Говорят, раньше я писал лучше…»
Сергей Говорухин. Сто сорок лет одиночества. Рассказ. — «Знамя», 2003, № 5.
«В 1995 году был ранен в Чечне, вследствие чего лишился ноги и веры в человечество» (из предисловия «От автора»).
Да и рассказ ли это? «Интересно, к какому жанру отнесут мои поиски истины? К авторской литературе? Есть же такое определение: авторская песня. Будто у других песен нет авторов… Россия вообще страна определений. Здесь они выдаются единожды и навсегда». Может быть, это организованное в рассказ воспоминание о боли, существование в боли и ожидание новой боли? Не физической…
Говорят финалисты премии Ивана Петровича Белкина. — «Знамя», 2003, № 5.
Говорит Асар Эппель: «Вот-вот и какой-нибудь мастеровитый проходимец по имени, допустим, Л. Рифеншталь, согласно своей содомитской ориентации предпочитающий крепдешиновые шальвары, снимет изумительно изготовленный документальный шедевр. Про то, как роддомовский главврач поедает невостребованных младенцев, сдабривая редкостную еду кетчупом. И мои бесстыжие сотоварищи на элитарных обсуждениях станут настаивать, что фильмец этот — киношедевр о простом человеке с непростыми страстями, но ни в коем случае не явная мерзость. И найдут, что крупные планы гениальны, монтаж поразителен, младенческая массовка безупречна. И будут красоваться у микрофонов ничтожные эти тусовочные краснобаи».
Асар Эппель является также лауреатом премии имени Юрия Казакова за лучший рассказ 2002 года.
Наш журнал планирует напечатать рецензию на трехтомное собрание сочинений пронзительного и прозорливого Эппеля.
Ольга Грабарь. Человек войны. Рассказы. — «Знамя», 2003, № 5.
Как и цитируемый ниже Александр Сегаль, автор по специальности — тоже биолог, и родилась она тоже в начале 20-х. И в названии — тоже война, только здесь все гораздо художественнее: «Война явилась для Прошкина настоящей свободой, он отдавал ей себя целиком. Не сумев полюбить жену и детей, он нежно любил солдат, и они платили ему тем же. Офицерский денежный аттестат Прошкин исправно пересылал домой, ничего не оставляя себе даже на мелкие расходы, но писем никому не писал. Он остался жив, однако после победы его никто никогда не встречал. Как будто с окончанием войны его больше не стало».
Иван Дзюба. Свобода и неволя Бориса Чичибабина. С украинского. Перевод Елены Мовчан. — «Дружба народов», 2003, № 5.
«Было нечто Главное, что составляло его суть, и сам он определял, чтбо это. Можно конкретизировать и добавить: абсолютный слух на правду, чувство справедливости и плебейскость (так с вызовом элитарным болтунам-современникам он называл свой врожденный демократизм), открытость всем здоровым проявлениям жизни и высочайшая степень социальной солидарности. <…> Поражает его и то, что общество оказалось не готовым к свободе. Люди остались рабами и компенсируют свое рабство расхристанностью и вседозволенностью. Свобода невозможна без культуры, без ответственности. А именно их и недостает. Это — предмет постоянных размышлений Чичибабина в последние годы. Осознание зависимости свободы от состояния общества, от качества жизни людей связывается для него с другой проблемой — со степенью доходчивости его поэтического слова, — проблемой вроде бы интимно- творческой, а на самом деле драматически-общественной, политической. Он, который неоднократно и на разные лады, можно сказать, бравировал равнодушием к своей популярности, теперь ощутил, что это ему не только далеко не безразлично (скрытый интерес все-таки чувствовался и раньше), но глубоко затрагивает его статус русского поэта с украинскими корнями. <…> „Отпадение“ (позднее помеченное 1992 годом) Украины от России он воспринял как личную трагедию. И это естественно. Его боль понятна — боль приходит без спросу».
Интересно, что сказал бы Дзюба о непубликуемом стихотворении космополита Бродского «На независимость Украины»?
М. В. Добужинский. Облик Петербурга. Публикация, вступительная заметка и примечания Галины Глушанок. — «Звезда», 2003, № 5.
Эссе было опубликовано в 1943, блокадном, году, в эмигрантском журнале «Новоселье».
«Как это ни неожиданно, культ старого Петербурга, который создан был поколением „Мира искусства“, в настоящее время не замер. У нас он имел, кроме исторической, чисто эстетическую и романтическую основу, но весьма сомнительно, что в современной психологии есть место нашему эстетизму и романтике. Однако в советском журнале „Искусство“ за 1938 год пришлось прочесть буквально: „Мы любим петербургскую старину, красоту Петербурга и его ансамбли не меньше, чем ’мирискусники’, но только любовь наша иная“. Выводов я делать не буду, но, по-видимому, то, что было сделано нами в давно прошедшие годы, не пропало даром. Наше поколение после равнодушия наших отцов самостоятельно узнало и осознало любовь к Петербургу».
Н. Заболоцкий. Ночные беседы. Публикация, подготовка и вступительная заметка Самуила Лурье. — «Звезда», 2003, № 5.
Повезло: мне довелось подержать в руках эти тетрадки, фотокопию которых журнал тоже представил на второй странице обложки. Рукопись найдена Лурье в архиве Алексея Ивановича Пантелеева.
Из предисловия: «<…> Если тетрадки более или менее похожи на первую и вторую главы поэмы Николая Заболоцкого „Торжество земледелия“, — хотя разночтения важны и очень красивы, — то карандашная „Третья беседа“ уходит совсем в другую сторону и на другую, по-моему, глубину. И дает нам шанс представить себе отчетливей, кем был Николай Алексеевич Заболоцкий в триумфальном для него и роковом двадцать девятом. И насколько его мышление было несовместимо с жизнью в советской литературе. Известно, какими средствами, какой совокупной мощью эта литература отторгала великого поэта. Но только теперь, только прочитав этот карандашный автограф и хоть отчасти уяснив замысел „Ночных бесед“, — только теперь, пожалуй, мы видим весь этот ужас наяву: это было примерно как в стихотворении Полежаева про погибающего пловца. Но сказать, что Заболоцкий плыл против течения, — ничего не сказать: поток-то был селевой — миллионнотонная грязь. Что нужно сделать с автором, чтобы он припрятал подальше такой текст, как „Третья беседа“, и взамен сочинил тот, что стал третьей главой „Торжества земледелия“, — даже думать об этом невыносимо».
И — Заболоцкий:
