Подпись была: Розик.
В конверте еще шуршали две вещи, но ангела Ира только осторожно развернула, а на фотографии уж оторвалась. Но сначала долго ее разглядывала. Тут все было, что нужно мужику: волнистая прядь, перпендикулярная грудь, но главное — тоже, как и у Иры, родинки, о которых бредил Саша: бунинский тип, бунинский тип!
Подошла к мужу, больно влепила ему фотографию в губы:
— Вот тебе твой тип — ешь его!
Оделась и ушла. Первые полчаса Саша был в хорошем настроении: до этого никто его не ревновал, и он вновь и вновь находил тут приятные моменты…
И вдруг: а если навсегда ушла со своей тупой пылкостью?
Африканские страсти на Урале, среди снега, как-то не очень проходят. Ладно, если только простудится, вылечим. А для лечения нужен чай с медом, а для чая — свежий батон.
Он пошел в булочную. Это были субботние густые сумерки, прошитые строчками снега. На улице никого. А навстречу шел столбик снега, ни на что не похожий, но Саша узнал в нем жену. Он встал у нее на пути и подождал, пока она в него тюкнется.
— Девуска, — пожаловался он. — Мне зена выбила фотографией жуб.
Она ему тоже пожаловалась:
— А я три часа и четыре минуты ходила под снегопадом. Из-за мужа.
И вот они дома. Пробежали в чрево квартиры — на кухню, резко согрелись чаем, тепло, поднявшись во весь рост, размахнулось из кухни в комнату и победило все.
У Иры над бровями ходили светящиеся облака. На самом деле это были нарушения в ее мозговых сосудах. Она думала, что не подает виду. Но ученики все равно понимали кое-что — по ее каким-то несфокусированным шалым взглядам — и жалели ее.
В коридоре одна медсестра позвала другую и глазами показала на больного, которому вырезали геморрой и который ходил, как начинающий кавалерист, враскорячку: «У меня радость! Попочка прошла!»
Ира часто лежала в больницах: то операция, то обострение.
Однажды ее навестила Таня Плющева (жена Плюща). Почему одна? А собрала чемодан и отправила мужа в санаторий, перекрестилась: отдохну от него.
Того не понимала, что вернется он не общипанным петухом, а павлином, потому что в санатории на мужиков спрос. Так потом сказала Ире соседка по палате.
Но она ошибалась. На самом деле, пока Плющ ехал на автобусе из Усть-Качки, его перья хвостовые манящие начали по одному вылетать, грудь впала, а шея сморщилась. И вылез павлин в городе тем же петухом общипанным…
Хотя Плющ стал художником, он много пил, и посреди улыбки Тани мелькали какие-то горькие волны: «Все кончено! Жизнь пропала!»
На серебряную свадьбу Плющ подарил Саше с Ирой обнаженку: обтекаемые зеленые груди, заточенные под Модильяни, и изношенные глаза под бабу Нюру с рынка. Видно, что он бился над раскрытием тайны дев. И Саша сказал:
— Да, женщина нелегкой судьбы.
— Вы же знаете, у меня есть такая игра, — поспешно припомнил им Плющ. — Смотрю на ноги и пытаюсь угадать, какая голова у человека. Как часто не совпадают тело человека и его глаза, потому что глаза не совсем к телу относятся, они на грани…
Перед самой серебряной датой у Иры что-то еще с шеей случилось:
— Голова не поворачивается! Я только слева вижу… Как я буду общаться с гостями?
— А всех гостей посадим слева от тебя! — бодро нашелся Саша.
Атаманчук на серебряную свадьбу подарил пятьдесят пачек стирального порошка (он тогда им торговал):
— Помню, в детстве с матерью ходили по магазинам и она спрашивала: «„Новость“ есть?» Я думал, что это ее знакомые и она про новости спрашивает. Лишь потом понял, что так называется стиральный порошок… У меня сын ходит на скрипку, а я все еще заслушиваюсь скрипом двери.
Потом у Атаманчука наступил свой трудный путь обнищания. Купил два киоска, а тут мэр приказал снести все — пришла новая эра павильонов. А на них у Геннадия денег не хватило. Но опять уральский ВПК поднял бронированные веки, получил новый заказ. И радостный Атаман вместе с остальным радостным народом вернулся на завод выпускать смертельные штуки и отравлять воздух родины.
А еще у Атаманчука наступило великое переселение волос: с головы многие из них перебрались в брови.
Иногда по утрам Саша читал Ирин взгляд так: хочу замереть и умереть. А он в ответ ей сигналил: у нас болят мои ноги и твои руки, давай помогай нам! И она начинала шевелить пальцами и сжимать их в кулаки.
Внутри однокомнатной квартиры все больше и больше становилось перепадов места, и с годами целый мир нарос необъятный — от шифоньера до телевизора. А тот мир, который приходил через дочь, зятя и внука, через окно и телевизор, — эти два мира, как два литых шара на Сашиной гантели, одинаково весили.
Считалось, что со дня серебряной свадьбы прошло три года, а на самом деле — один миг или тридцать лет. Событий у Саши и Иры в минуту столько! Ну, это примерно как если бы здоровый человек выходил на улицу, а его встречали хищные звери, заросли лиан, змеи. И так каждый день.
Соседка Шамильевна с палочкой врывалась всегда с таким напором, как будто была здоровее их обоих.
— Люди! Что вы молчите, как мухи! — кричала она. — Я звонила вам, звонила! Опять, что ли, телефон отключили? А у меня батареи совсем холодные! Идите добивайтесь! — («Я с больших низов поднялась», — любила повторять она. Проработала двадцать лет начальником цеха и даже сейчас хотела быть начальником жизни).
Саша ковылял ставить чайник. Шамильевна осмотрела отцветшую фиалку и вздохнула то ли о фиалке, то ли о себе:
— Оттрудилась. — Затем лились новости: — Вчера я травила тараканов карандашом «Машенька». — Сказала «Машенька» ласково, будто вспомнила про внучку, которой у нее нет. — Но не пугались! А как стала рисовать «Машенькой» серп и молот — разбежались…
— Раиса Шамильевна, вам разбавить, как всегда, холодной водой?
— Да. А у вас там не паутина ли будет? Можно костылем снять.
Ира вслух вспомнила, что у ее покойной мамы было любимое выражение: «С грязи не треснешь, с чистоты не воскреснешь». Но сдержать натиск соседки оказалось невозможно. Она, в своем стремлении к наведению порядка во всем мире, бодро прогрохотала в угол, рванула костылем и сняла невидимое что-то. Но потеряла равновесие, завалилась за телевизор, крича: «Спасите немедленно!» К счастью, Саша ее чудом затормозил, и телевизор как метал новости, так и мечет.
Отдышавшись, Шамильевна сказала вместо извинения:
— У меня кот с котихой где дотянутся, там паутину сдирают. Конечно, они за пауками охотятся, но по пути мне помогают с чистотой. — Она пила чай ложечкой, чтоб задержаться здесь на подольше, не уходить в свое одиночество; Ира и Саша переглянулись и налили ей второй стакан.
— Вы сходите насчет моих-то батарей, похлопочите! Я звонила, но этот хреноплет только обещает, — вместо благодарности распорядилась Шамильевна, уходя.
— Немедленно похлопочи о приходе весны, — тоном соседки приказала Ира мужу.
