— Конечно. Принеси, я пожарю.
— И раков надо попытать, ночью, со светом. У моста раков по двести рублей за ведро, с руками отрывают.
— Раки — это хорошо, — одобрила Надя. — Городские их любят. А вот я в рот не беру, гребаю. Говорят, что они дохлину сосут: скотину ли, человека, какие потонут.
— Это все брехни… — возразил Володя.
— Может, и брехни, а я вот услыхала когда-то и с тех пор их в рот не беру…
Глядя, как истово хлебает сосед, с пышкой вприкуску, Надя позавидовала и себе налила миску борща, поела в охотку, за компанию.
А потом сказала, углядев:
— Ты бы принес рубахи свои да штаны, я бы прокрутила в стиралке. Все же гости приедут, — усмехнулась она.
Володя смутился, начал отказываться:
— Да у меня есть чистое… В сундуке… Это вроде рабочее…
Он отказался, но как-то разом увидел себя будто со стороны: грязная рубашка с закоженелым воротом, недельная щетина, уже с сединой, разбитые опорки на босу ногу.
Вернувшись к себе во двор, Володя устроил день банный, добро что летняя душевая еще не рухнула, хоть и покосилась.
Он помылся и, облачась в чистую одежду, даже съездил на велосипеде к старому Катагару, который имел парикмахерскую машинку, ножницы и кое-какой навык.
Нужно было готовиться. Гости приедут, со всех стран.
Вот и готовились всяк по-своему.
И в день обещанный, поутру, на хуторе Большие Чапуры, торопясь, заканчивали последнее. Володя Поляков раков варил, запуская их в бурлящий, сдобренный укропом и солью кипяток. Надя Горелова жарила красноперок на легком духу до розовой аппетитной корочки. А еще пышки пекли, тоже на воле, варили картошку.
По ложбине, по речке, над водой, по всему хутору стелился ли, плыл кисловатый печной дым, дух пресного хлеба, острый укропный да рыбной, с луком, поджарки.
Тот же погожий день просыпался на всем Придонье. С утренним холодком, с легким туманом ли, паром над заводями и озерами, с пеньем жаворонков.
Но лишь поднялось над займищным лесом красное солнце, от станицы Старогригорьевской стала накатывать с ревом и гулом чужая сила.
Первым неслышно скользил над степью голубой вертолетик. Легкая тень его бежала по склонам курганов да балок, никого не тревожа.
Но следом, чуть приотстав, валом катилась по земле белая пыль, словно при степном буране. Там рев и рокот многих моторов. Разноголосый истошный хор для здешних мест непривычен и потому страшен. Он приближается, накрывая округу. Глубже забиваются в норы осторожные лисы, корсаки да тушканы — земляные зайцы. Старая хромая волчица загоняет подросших головастых волчат в темное логово.
Катит рев по земле. В пыльном облаке, догоняя, а порой обгоняя друг друга, мчатся могучие грузовики, приземистые, словно жуки, вездеходы, юркие мотоциклы. Ревущую армаду прикрывают сверху, добавляя страху, два армейских вертолета, пугая видом и гулом сторожкую степную птицу.
Грохот. Рев, бензиновая гарь, смешанная с едкой глинистой да меловой пылью, — словом, света конец.
Это — автомобильные гонки, которые, с недолгими передыхами, держат путь через всю страну, от Балтийского моря к Черному. Международное ралли, специальное — по бездорожью, чтобы надежность машин проверить да нервы пощекотать. Словом, гонки.
Уже недалек один из промежуточных финишей, он возле малого районного центра с длинным именем Калач-на-Дону. Там будет короткий отдых, ночевка. Там уже который день местные власти готовятся к встрече, чтобы все было как положено в случаях торжественных: приветствия, хлеб-соль, памятные подарки, концерт казачьего донского хора со свистом и приплясом. Но впереди еще Сиротинская, Евлампиевский, Большие Чапуры, Голубинская станица.
К Большим Чапурам гонка подошла уже за полдень. А на хуторе ее ожидали раньше. Володя Поляков, боясь опоздать, первым прикатил со своей тележкою; за ним — старый Катагаров вдвоем с бабкою. Надя Горелова подошла. Стали ждать.
Товары свои не открывали, поставив рядом укутанные да увязанные ведра, плетеные корзины, кастрюли. Но чуялось жареное да пареное, щекоча нюх.
Расселись возле Любаниного двора: кто за столом, в тени, а кто и на солнышке, кости погреть. Хозяйка вышла из дома и, оглядев, похвалила:
— Чисто Первомай или Октябрьский. Начапурились — и не угадаешь. Откель такие красивые? Либо из города?
— Тутошние мы, — отозвался Катагаров. — Дюже не боись.
Прибежали ребятишки своего, хуторского, чеченца Хамзата — Ахмет, Зарина и даже старший, уже подросток, Али.
Последним прибыл хромой Дорофеич, тоже не один, а с внучкой Раей, взрослой уже девушкой, с крашеными губками. Любанин сын Пашка тут же закружился рядом, включив приемник:
— Музыка у меня, Рая, музыка…
Пашка нынче был, как говорится, при параде: джинсы, белые кроссовки, яркая рубаха, чисто выбритый, с душистым ароматом. Жених женихом.
Гостей ждали долго, начиная покой терять:
— Может, заблудились?
— У них — карты! И вертолет впереди летит.
— А может, ушли напрямую, через Найденов хутор?
— Обозначен маршрут, — успокаивал Володя Поляков. — Значит, обязаны быть!
Ждали долго. А окончилось все очень скоро.
Прострекотал маленький вертолет низко над хутором и ушел.
— Будут! Приедут сейчас!
Засуматошились и потащили свои корзины да ведра к дороге, раскрывая и разворачивая каждый свое. И вот уже стояли рядком запотевшие банки квашеного молока и топленого, с коричневой пенкой, свежий каймак, а рядом — высокие белые пышки, поджаристые пирожки, плетеные корзины с яблоками и грушами, свежие яички, огурчики, помидоры… Не хуже, чем на станичном базаре…
Тяжелые пятнистые вертолеты прошли низко, оставляя за собой пыльный мусорный вихрь.
И понеслись друг за дружкою с ревом машины, словно из мешка.
Одна проревет; чуть стихнет, а вослед — другая. Ярко, диковинно разрисованные, с чужими буквами, каких не прочтешь. Грузовые и легковые и дуром орущие мотоциклы.
— «Мицубиси»! — кричал Володя Поляков. — «Катерпиллер»! Канадский «мэн»!
Ревели моторы.
Визжали чеченские ребятишки, а их сестренка, испугавшись, заплакала. Любаня ее на руки взяла, отойдя в сторону. «Не боись, моя хорошая. Не плачь, ну их к черту с такими гонками и с такой торговлей…»
О торговле и речи не могло быть. Машины пролетали, даже не притормаживая.
— Наш «КамАЗ»! — кричал Володя. — А это «вольво» немецкий! «Судзуки»! Голову наотрез!!
Но, слава богу, все кончилось. Последними проскочили две легковые, вроде наши гаишники. Прогудели, мелькнули на бугре — и нет их.
Такая тишина разом легла, что уши заложило. Играла тихая музыка, приемник Пашкин. И все.
— Вот это гонка! — восторженно ахал Володя Поляков. — Ралли так ралли!
— Пропади оно… — ругался Катагаров, обтряхивая пыль. — Бабка моя живая? — поискал он глазами старуху. — Слава богу, не увезли… Дорофеич… — позвал он ехидно. — Купец Иголкин, не стоптали тебя?.. Как барыш? — И рассмеялся, закашлявшись.
Дорофеич лишь сокрушенно в затылке чесал.
