института им. А. М. Горького. Автор нескольких лирических книг. Живет в Мюнхене.
* * * «Петушок или курочка?» — голос из дальней дали. В майке и трусиках дурочка, снова в игру не взяли. Переоденусь в платье я, косу стяну тесьмой. «Дачная аристократия» — год сорок восьмой. Я не в обиде: отроки чужды самокопанию, я в стороне, и все-таки тянет в эту компанию. Мальчики там тщедушные, но по развитью взрослые, девочки там воздушные… Ночи стояли звездные, дни на цветах настояны… гбода даже не минет — будут отцы арестованы, детство детей покинет… Нету у нас «Победы» лаковой — первый выпуск, дачу снимаем у деда в потной рубахе навыпуск, нету у нас скочтерьера… Папе и маме моим не задалась карьера. Дом наш несокрушим. Иноходец Памяти Владимира Корнилова.
Был у меня друг. Нету таких в округе. Я не сразу, не вдруг друга узнала в друге. Что душой одинок, — все друзья перемёрли, — что соленый комок у насмешника в горле, что без матери рос и, во всем независим, подпадет под гипноз женских строчек и писем, что живая вода — чувство сестринства-братства — мне открылось, когда начинало смеркаться… Не Урбанский, но с тем было внешнее сходство: не удержишь в узде нервного иноходца. Иноходью среди чинных, как на параде, шел. А ему: «Гляди, вышколим тя, дядя!» Школили. Били в лоб, и по глазам, и в темя, не выделялся чтоб, в ногу чтоб шел со всеми. Тошно от холуев, им бы заняться случкой… За него Гумилев, и Есенин, и Слуцкий. Честь родимой земли — личное его дело. С двух концов подожгли — так в нем совесть горела… Что дожало его, я не знаю: имейлы, по само Рождество, путались и немели. В боль свою заточен… Ни малейшей надежды… «Говорить с ним о чем?» Обо всем, как и прежде… Лишь восьмого числа дух из темницы вышел. Запоздала хвала. Думаю, он не слышал траурных передач, что звенели в эфире. Сдавленный женский плач все же созвучней лире. * * * Лебедиха у спуска в пруд, в студеную сырость. Поработала гузкой, а потом раскрылилась,
