начала. Но втянулся и досматривал разинув рот. Снова жанр, снова умный.
Например, знакомство. Он: «Ты откуда?» Она: «И оттуда, и отсюда!» Чтобы разрешить себе такую реплику, постановщик должен быть уверен в актерах. Все остальное актеры должны договорить телом, повадкой, лицом. Актеры Верхувена справляются. Одна стриптизерша — другой: «Мы все проститутки: берем деньги, показываем им то, что они хотят». Хотят: красивую живую грудь, бедра, пластику, губы и глаза. Получают.
А вот чего требует расейский заказчик: вульгарных хабалок, распевающих под беспомощное ламца- дрица. Квинтэссенция, одновременно пародия и недосягаемая вершина — Верка Сердючка. Темпераментное травести с подушками вместо грудей.
Я не утверждаю, что России нужна такая откровенная, как в США, культура удовольствия, наоборот. Но тем, кто подобную культуру заявил у нас, тем, кто настаивал на ней полтора десятка лет, пора бы отчитаться. Почему до сих пор вместо ослепительных шоу-герлз — плохо координированные хабалки, колобки?
(В ТЕЛЕГРАФНОМ СТИЛЕ)
Как никогда, много мыслей, как всегда, мало места. Зощенко воспет и описан: сам читал пару книг, одну так просто выдающуюся. Однако Зощенко не то, за что его принимают, крупнее.
Михаил Рыклин лапидарно охарактеризовал сталинскую империю как «внутренний номадический захват унаследованной городской культуры с практически полным истреблением ее носителей» («Деконструкция и деструкция. Беседы с философами». М., 2002, стр.71) и превзошел точностью прочих аналитиков. Я бы лишь поменял «сталинскую империю» на «советскую» — не из любви к вождю, но чтобы расширить хронологические рамки: с семнадцатого года по сегодняшний день.
Теперь открытый наугад (правда!) Зощенко. И сразу — подарок, неизвестный доселе рассказ «Неизвестный друг» (1923), который, признаюсь, характеризует советскую историю даже лучше Голявкина (см. кинообозрение в «Новом мире», 2003, № 12). «Жил такой человек, Петр Петрович, с супругой своей, Катериной Васильевной. Жил он на Малой Охте. И жил хорошо. Богато. Хозяйство, и гардероб, и сундуки, полные добра… Было у него даже два самовара. А утюгов и не счесть — штук пятнадцать».
Уже гениально, точно. Два самовара и пятнадцать утюгов — это не городской уклад. Уклад кочевника, номада, внезапно осевшего в городе. Номад возит все добро с собой, копит. Номад не ведает, что в городе всегда можно купить новую промышленную вещь взамен старой.
«Но при всем таком богатстве жил человек скучновато. Сидел на своем добре, смотрел на свою супругу и никуда не показывался. Боялся из дома выходить, в смысле кражи. Даже в кинематограф не ходил. А то, думает, в его отсутствие разворуют вещички».
Ну, это еще лучше. Мобильность занимает центральное место в социологическом определении феномена города. Ритм городской жизни определяется разнообразием связей, которые соединяют горожанина с множеством территорий: жилье и соседство, места работы, учебы, покупок, отдыха, встреч с друзьями и родственниками. Но у номада никаких связей в городе нет, нет и опыта ориентации в сложно устроенной городской среде. Четыре года назад я снимал в Москве очередную квартиру. Жена хозяина, милицейского водителя, которой я отдавал деньги, говорила на каком-то межеумочном суржике и годами (!) не выезжала за пределы своего Марьина. Два раза в год муж вывозил ее и ребенка в родные сельские края.
«Сидел на своем добре», «боялся из дома выходить» — это не ругательство, не зубоскальство, это, в сущности, наука, диагноз и даже прогноз. Ведь если все сидят на утюгах и пялятся на жену, непременно случится беда. Иные, ловкие, городские — таки обманут. Зощенко гениально, всего парой фраз, схватывает сущность новой расейской эпохи: номады заселили города. Пришел кирдык и городам, и номадам, и Великой Степи в целом. Большевики, да, соблазнили «малых сих», но дальше началось именно сотрудничество. Я против того, чтобы вешать 66 или 2 млн. на одних большевиков, тем более что большевиков теперь нет, есть другие, которые пользуются риторикой больших чисел в своих корыстных интересах.
Дальше «неизвестный друг» выманивает семейную парочку из дому и устраивает грабеж: «…утюги раскиданы, самоваров нет… А на стене булавкой пришпилена записка: „Вас, чертей собачьих, иначе никаким каком из дома не вытащишь. Сидят как сычи“…» Решительно — Зощенко гораздо выше Голявкина, выше кого угодно, ибо взял страну всю, на ладошку!
«Прочли супруги записку, охнули, сели на пол и ревут, как маленькие». А это что? Правильно, перестройка и ее последствия для новых, послевоенных номадов. Перестройка, которая, апеллируя к некоему «цивилизованному стандарту», для начала ненавязчиво дискредитировала ббольшую, негородскую по происхождению часть населения, лишив ее самоуважения. Глядите, что пишет в предвыборной тульской газете некий протоиерей: «Настоящий патриотизм — не квасной, в зипуне и с вилами, а современный, в костюме и с ноутбуком, откликающийся на сегодняшние реалии и нужды, немногословный, гуманный и деятельный». Стоит ли пояснять, избирательным фондом каких сил оплачена эта выразительная публикация.
Дрейф текста в сторону политики и прикладной социологии легко объясним, ведь кино — это социальная технология. «Современный, в костюме и с ноутбуком, немногословный и деятельный» — этот выразительный образ не что иное, как воображаемое определенной социальной группы. Пятнадцать лет кряду группа заказывала подобный образ киношникам и людям из телевизора. Те — брали деньги, кормились с руки, жирели, но так и не смогли подобрать образу жизнеспособный отечественный сюжет, не смогли! (М. Рыклин говорит о стремлении империи к полураспаду как стационарному состоянию и сопутствующей симуляции любых западных означающих). Но пришло время, когда даже эти убогие идеи кончились, тогда они принялись воровать.
Началось не сегодня. Все эти «старые песни о главном» — первые, давние подступы. Но теперь, когда российский «человек с ноутбуком» окончательно обнаружил себя в качестве дебила и недоумка, воровство образов, поэтики, тем и сюжетов позднесоветской культуры приобрело феерические масштабы. В последние полгода с экранов на нас обрушился народ! Пресловутые хабалки и недалекие деревенские мужики, неловкие жесты, убогие мысли, противные голоса. Но главное — все до-обрые! Понятно, что произошло? Их воображение заказывает доброго мужика, дурака. А рядом ставит ухватистую тетю-мотю с властной интонацией и сильной рукой, вроде Пугачевой, Бабкиной или Сердючки. На худой конец, согласны на дюже интеллигентную Регину Дубовицкую. Народная тетя призвана мужика-дурака воспитывать, опекать. Что ли боятся?
(БУДДЫ)
Первый канал предложил многосерийный хит под названием «Участок». Воскресил русскую деревню, которой давно нет. Ну да, деревенский детектив, парафраз застойного «Анискина». Вот расстановка сил. Деревенские мужики, конечно, не знают, чем заняться. Им попросту скучно. Поэтому они методично выкапывают кабель и срезают провода. И то верно, покопаться в земле любопытно всякому ребенку, а эти — будто ребяты.
Женщины страдают, что все мужики — недотепы. Один, положим, предложил жениться, а «люблю» не сказал. Ситуацию контролирует молодой участковый (Сергей Безруков), который, впрочем, как приезжает, так и уезжает. Что по-своему честно, ибо всепонимающий Безруков представительствует от лица интеллигенции, которая традиционно и благоразумно дистанцируется. Ото всех вообще. На всякий случай. Наконец, рассудительная собака участкового представительствует от имени неизвестных сил, вероятнее всего, закулисных. Говорит сдержанно, по существу, прямо зрителю; что-то скрывает. Может, кость?
Между прочим, ругать «Участок» не буду, бесполезно. «Участок» заказан определенной частью народа, его хотели, его смотрели. «Участок» — коллективное воображаемое послевоенных номадов, тащившихся и от «Анискина», и от «реального социализма», который все-таки был построен, почему же нет?! «Участок» — отечественный кошмар через оптику розовых очков, которых предыдущие поколения в массе своей не снимали. Молодой философ Р. назвал эти поколения «проигравшими», я бы уточнил — «кое-что проигравшими предателями».
Под Новый год отправился в магазин и купил себе книжку Патрика Дж. Бьюкенена «Смерть Запада» (М., 2003). Открыл на такой вот сентенции и — моментально купил: «Если посулить каждому государственную пенсию, дети перестанут быть страховкой против старости». Это в первую очередь про
