4
Совет ветеранов занимает две комнаты в старом панельном доме возле почты и гастронома. Здесь же, рядом, под открытым небом, — небольшой местный базарчик, приезжие крестьяне рубят мясо на пне, отгоняя собак, продают творог и молоко в бутылках из-под пепси-колы.
Вход в Совет ветеранов с торца. Я постучался — зычный голос председателя Агнессы Федоровны, некогда известного врача-гинеколога, мне ответил:
— Входите, мальчик, я вас видела.
И “мальчик”, то есть я, уже седой, с синевой под глазами историк, обстукав ботинки на входе о пласт мокрой рогожи, робко вошел — я побаиваюсь громких, активных женщин, а особенно врачей- гинекологов, помнящих все секреты наших семей.
Агнесса Федоровна, мощная дама со светло-фиолетовыми кудрями, шевеля острым бюстом, говорила по телефону. Она сверкнула сивыми глазами, указав мне, куда сесть. Я опустился на продавленный стул, передо мной на другом стуле сидела маленькая, блеклая старушонка с потертой кожаной сумкой возле драных сапожек.
— Да, да... — буркала Агнесса Федоровна. — Да. Мы подержим.
Положив трубку, она осклабилась, показав крупные желтоватые свои зубы, и, движением руки отпустив старушонку, осведомилась у меня:
— По поводу холодной воды? Мы уже отнесли письмо мэру. — И, не давая слова сказать, упрекнула: — Кстати, вам тоже пора приобщаться к заботам Совета ветеранов. Вы ведь уже на пенсии? У нас мало мужчин, нам нужны боевые штыки.
Произнеся эту довольно двусмысленную фразу, она с очень сердитым видом уставилась на меня, только в глазах ее, глубоко утонувших в лице, мне казалось, все же посверкивает ироническая искорка. Ой, наверно, лихая была когда-то деваха.
Я, запинаясь, рассказал ей, что произошло.
— Вчера она заходила сюда, — поднимаясь и сразу оглядывая полы, начала Агнесса Федоровна. — Была, была. Мы обсуждали Ирак. А Юля прибиралась, вот только что вышла. Если бы она что подобрала, она бы сказала. Хотя тоже слепошарая.
Вместе с председателем мы обошли комнатку, задевая фикус в кадке и бюст Ленина на шаткой деревянной этажерке, — ключей нигде не было видно. Я вопросительно глянул на дверь во вторую комнату — над ней приколочена картонка с надписью “МАГАЗИН”.
— Может быть, вчера мама...
— Нет, — сразу оборвала меня Агнесса Федоровна. — Вчера торговли не было.
Она вновь устроилась за своим столом, закурила папиросу “Беломор” и наморщила лоб.
— Если она здесь выронила ключи, кто же мог подобрать? Да никто. Все уходили на моих глазах.
Но мать выронить могла. Она могла достать платочек, если вдруг заплакала. А из-за того, что пальто у нее новое (Алена подарила и заставила носить), карманы неглубокие и не на том месте, как говорит старуха, она могла неловко шарить в них, и ключи — раз и на пол.
А слезы могли появиться. Из слов председателя я понял: старухи одобрили поведение президента Путина, который не послал в Ирак наших солдат наводить порядок, но пожалели поляков, которых польские власти послали. В Сибири много еще осталось семей с польской родословной, взять ту же Елизавету Васильевну — она в девичестве Цыбульская. И вполне могла наша бабуля в качестве ее верной подруги зарыдать, если Елизавета Васильевна рыдала. Когда мама волнуется и плачет, руки у нее беспорядочно ходят по кармашкам, платочек ищут. Но, осторожно расспросив председателя Совета ветеранов, я понял: о поляках говорили недолго и никто не плакал.
— Может быть, она рассказывала про Казахстан?
— А что в Казахстане? Родня?
— Понимаете... — замялся я.
— Да, там притесняют наших, — тряхнула фиолетовыми буклями председатель и поиграла кулаками на столе. — Этот Назарбаев бай и есть. Что он, что туркменбаши. Их бы в другие времена раскулачили.
