— Ну а ты небось наелся и не пойдешь теперь? — спросил он щенка.
Щенок тем временем, хватая куски, отбегал на все меньшее расстояние. Последний кусок он взял уже без жадности, подержал в пасти и выронил к ногам Ангелуса. Ангелус нагнулся и почесал между длинными вислыми ушами, щенок задергал кожей и поднял щетину на загривке, но не отошел.
— А то пойдем? Грех замаливать? — Ангелус подтолкнул щенка под тощий зад в сторону ворот.
Щенок низко нагнул голову и уперся всеми четырьмя лапами. Ангелус толкнул сильнее, щенок проехался немного по скользкому тротуару и сел.
— Ну, если так, извини, — сказал Ангелус, — больше никак не могу, — и зашагал к воротам. Может быть, щенок сам побежит за ним. Но когда он обернулся, щенок сидел на прежнем месте и смотрел на него отчаянными глазами.
— Ах ты упрямая скотинка, — пробормотал Ангелус, быстро вернулся и схватил щенка на руки. Тот не сопротивлялся, а снова сунул голову Ангелусу под мышку и затих.
* * *
У ворот русского монастыря знакомый араб-сторож со смехом сказал Милочке, что да, Ангелус был, веселый такой, хлеба ему дали, и он ушел, давно уже.
Милочка побежала дальше. Значит, гуляет где-нибудь, на снег любуется, решила она с замирающим сердцем. Ноги у нее промокли сразу, но она этого не чувствовала. Ох, как я его сейчас изничтожу, твердила она себе. Как я его сейчас... Я там сижу с ума схожу, а он гуляет себе, веселый такой... Ну я ему сейчас... Милочка явственно увидела, как покаянно зажмурятся обожаемые голубые глаза, а твердый рот чуть сожмется, удерживая улыбку, — конечно же, она знала, что он посмеивается над ее гневом, и сердилась еще больше, и любила его еще больше — нет, решила она внезапно, не буду я его ругать, не буду упрекать, а обниму, прижмусь, уведу его в наш тихий, теплый, неприступный домик, только бы найти его, найти его поскорее.
Милочка добежала до моста через Кедрон, и тут ей пришло в голову: может, он встретил знакомых, живущих вот здесь, при греческой церкви, и они затащили его к себе? Она готова была уже сбежать по ступенькам, ведущим в нижние этажи, в жилые квартиры, когда заметила на другой стороне немолодого мужчину в темном старомодном плаще, с большой полуседой бородой, задумчиво стоявшего у парапета. Милочка бросилась к нему:
— Простите, вы тут давно стоите?
Мужчина был явно не араб, но не походил и на туриста, и Милочка заговорила с ним на иврите.
— Я... да... стою... — невпопад ответил мужчина, но тут же перевел на Милочку рассеянный взгляд и повторил более внятно: — Да, я здесь... стою... некоторое время.
— Вы случайно не заметили, не проходил тут молодой человек, высокий такой блондин в синей куртке? С буханкой хлеба в руках?
Мужчина внезапно оживился:
— Ах, так это была его буханка! Какая неловкость! Я ее нечаянно сбросил прямо в снег и даже не поднял...
— Значит, вы его видели? Когда? Куда он пошел? — лихорадочно допытывалась Милочка.
— Вот это, видимо, остатки от нее, — продолжал человек, указывая на кучку раскисших хлебных корок. — При нем собачка была, она, наверное, пое... — Человек вдруг задохнулся и прошептал еле слышно: — Вы его знаете? Кто он? Откуда он?
— Я вас очень прошу, — Милочка напрягла все силы, чтобы говорить медленно и убедительно, чтобы ее слова дошли до этого, видимо, безумного прохожего, — пожалуйста, скажите мне, когда вы его видели и куда, в какую сторону он пошел?
Человек не отвечал, только дышал прерывисто и ищущим взглядом смотрел на Милочку.
— Налево? Во-он туда? — Милочка, как ребенку, показала ему на дорожку, ведущую вверх, на гору. — Или туда? — Она махнула в сторону греческой церкви. — Или, может быть, туда? — И она вытянула руку по направлению к Львиным воротам.
Человек все молчал, и Милочка подумала с отчаянием, что никого он не видел, что все это фантазии — еще и собачку какую-то приплел, — но тут рассеянный взгляд человека сосредоточился, и он проговорил отчетливо и разумно:
