ДЯДЯ ЛЁЛЯ
Мне было лет пять или шесть, когда мы приехали в Свердловск и пошли в гости к дяде Алеше и тете Кате на улицу Декабристов. Стояло лето, в доме были распахнуты окна, и со двора доносились, как прибой, детские голоса и ропот старых деревьев.
Бабушкин брат дядя Алеша — седой, даже серебряный, но с совершенно мальчишескими глазами, веселый. Он не спрашивает меня, как другие взрослые, кем я буду, когда вырасту, хочу ли я в школу и кого я больше люблю.
Домашние чаще всего звали его Лелей, а я соответственно — дядей Лелей. Пока он был жив, казалось, что семья наша очень большая. Он умер, когда я был в первом классе. Но сейчас не об этом. Для меня сейчас все живы, все беспечальны. И все вместе кружатся вокруг меня, и я принимаю это круженье за что-то вечное.
Дядя Леля был первым и последним автомобилистом в нашей семье и любил свою машину так, как сильные и добрые мужчины любят слабых и нежных женщин.
У дяди Лели был “Москвич” (как я сейчас догадываюсь — “Москвич-407”), той давно утраченной автомобилестроением простодушной формы, которая внушала одновременно уверенность водителю, счастливую сонливость пассажирам и спокойствие пешеходам. На “Москвиче” будто было написано, что ничего плохого он причинить не может.
Открывались железные створки гаража, и из темноты выплывал светлый “Москвич”. В машине — уютно, как в бабушкином гардеробе. Когда дома мы играли с Мишкой в прятки, я забирался в гардероб и сидел там, затаившись, под платьями, среди коробок. Нет, в машине лучше... Я бы хотел жить в машине.
Мы едем на дачу. Вырываемся за город. Сворачиваем с трассы на какую-то ухабистую дорожку, которая идет прямо через поле, и начинаем подпрыгивать, качаться, перекатываться, как будто нас готовят в космонавты. Дядя Леля говорит: “Потерпите, сейчас приедем...” А мне очень даже нравится, что нас так мотает и меня, как мячик, подбрасывает до потолка.
...Когда мы въехали в ворота дачного поселка и вышли на траву, я еще некоторое время не мог опомниться от этой поездки. Меня обняла прохлада, чуть сыроватый, огуречный запах огородов, млевших после вечернего полива.
Было слышно, как жужжит одинокий маленький кукурузник. Тропинки уходили во все стороны, и по одной из них меня повели. Вокруг был густой, как лес, малинник. За огромной железной бочкой открылся небольшой дощатый домик. Дача. Я раньше только слышал о том, что есть такое райское место на свете и взрослые его называют “дача”.
Прямо на улице стояла печка с трубой, похожая на избушку с курьими ножками.
Нам с бабушкой отвели дальнюю тенистую веранду в глубине дома. Бабушка не выносила духоты и готова была лучше терпеть холод. Мы спали на широком сундуке — бабушка с краю, а я у стенки. Ночи стояли прохладные, и сверху бабушка наваливала на меня, кроме одеял, старый военный полушубок, на плечах у которого светлели полоски от погон и торчали обрывки суровых ниток.
Утро рано приходило на веранду, я просыпался от света, льющегося сквозь марлевые занавески. Выбраться самостоятельно из-под груды наваленных вещей мне было трудно, да и бабушку не хотелось
