крыльев, интерес к
хищному времени — я слежу
твой слюдяной треск.
Как Леонардо, прищурив глаз,
набрав тишины во вздох,
я принимаю в который раз
летание на четырех
крыльях — парение в пустоте
выше тех скоростей,
где плоть невесома, на высоте,
где слышен шум лопастей.
И мнится мне, что пока он есть,
тот звук, хотя небольшой,
что их не четыре уже, а шесть
над каждой парит душой.
И может он, словно огнь в вине,
струиться, в крови пылать,
бежать мурашками по спине
и волосы подымать.
Тебя он бросит то в жар, то в лед,
и голос твой зазвенит,
когда он отсюда тебя возьмет
туда, где молчит Эвклид.
Но, встретив юношу в старике,
скажут, что ты нездоров,
что ты простудился на сквозняке,
пришел из других миров.
Другие ответят, что постарел,
стал сух и упрям, как бес,
что ты из колодца на мир глядел,
в который упал Фалес.
Но камень, тронувши под ногой
в бездну, как Гераклит, —
