— Дамы и господа, — объявил “доктор Смид” через говорную трубу, взобравшись на помост возле шара, как на эшафот. — Вам предстоит стать самовидцами новой земледельческой машины, которая сама в состоянии убирать урожай, если на нее навесить особый снаряд, или косить траву, ежели приладить к ней косу. На ваших глазах сия аэронавтическая машина совершит полный облет этого поля и приземлится точно в том месте, где я теперь стою. Машиной управляет мой ассистент господин Туленин, но в дальнейшем она сможет поднимать на воздух до сорока солдат, то бишь косарей. Прошу!
Выучка ярмарочного кунстмейстера, не теряющего самообладания даже в тот момент, когда номер не удался и публика требует возврата денег, не подвела Шлеппига, как только он оказался на сцене. Зрители также уловили знакомую интонацию и с удовольствием настроились быть обманутыми.
— Ежели эта сосиска поднимется с места, я плачу сто империалов, — по-французски сказал генерал-губернатор гражданскому губернатору.
— А я плачу еще столько, если она опустится на исходное место, — отвечал тот.
Туленин, в драгунском шлеме и подушках, привязанных на спину и грудь для безопасности, лихо запрыгнул в гондолу и сделал знак отдавать концы. Инженер нетерпеливо оттолкнул рабочего, сам трясущимися руками распутал канат и подтолкнул гондолу вверх, как если бы в его силах было преодолеть земное тяготение. Шар колыхнулся из стороны в сторону и — о чудо! — стронулся с помоста. Толпа завыла от восторга. Теперь, когда обещанное чудо почти состоялось, она забыла и ожидания, и свою иронию, и смехотворный вид аппарата.
Туленин греб изо всех сил, при помощи руля меняя наклон крыльев и направление хвоста. И аппарат действительно стал тихонько отползать от помоста. Но скорость его никак не соответствовала тем яростным усилиям, которые вкладывал авиатор. Туленин сразу понял, что при такой гребле он выдохнется через три-пять минут. И его корабль превратится в послушную игрушку ветра. К тому же и высота полета получалась слишком незначительной. Шлеппиг расписывал, что в его корабль невозможно попасть из ружья, а “Малороссию” можно было легко проткнуть копьем, если встать на табуретку.
Вдруг задул боковой ветер, и корабль, заметно теряющий высоту, понесло прямо на трибуну.
— Que diable, эта акула приняла меня за Бонапарта! — бледнея, пробормотал генерал- губернатор.
Он приподнялся со своего сиденья, но не решился броситься наутек, чтобы не проявить малодушие перед толпой. Зрители с визгом и хохотом брызнули в разные стороны. Шлеппиг погнался за своим творением, пытаясь поймать его за болтающийся канат. К счастью, баллон совсем спустил или авиатору удалось справиться с рулем. Машина клюнула носом, нырнула и с оглушительным треском грохнулась посреди площадки. Из дверцы гондолы выкатился пришибленный Туленин с подушкой на плече и каской, сбитой на спину. В него полетели огрызки яблок и комья земли.
— Хорош бы я был на месте этого господчика, — философски заметил генерал- губернатор.
С этого дня положение механика заметно изменилось. Его перестали звать на обеды и увеселения, да он бы и не смог принять приглашение, потому что отныне ему было запрещено отлучаться с фабрики до полной готовности аппарата. После краха “Малороссии” стало ясно, что и “Россия” не взлетит. Это понял генерал-губернатор, который до сих пор надеялся обмануться в лучшую сторону, это понял император Александр, несмотря на свое бесконечное доброжелательство ко всему чужому, и лучше всех это понял сам Шлеппиг, как бы заключенный в позолоченную клетку, из которой всего один путь — по воздуху.
Самым странным и даже абсурдным последствием неудачного запуска было то, что расходы на шар сначала удвоили, затем утроили, а число людей с четырнадцати довели до ста, не считая охраны. Можно было подумать, что некий злоумышленник только и ждал верных доказательств бесполезности проекта, чтобы выбросить впустую как можно больше денег. В это невозможно было поверить, потому что, как известно, проект находился под личным попечительством царя, и тогда выходило, что император ворует деньги из своей собственной казны руками генерал-губернатора. У этой загадки должно было появиться другое, более естественное объяснение, но пока изобретатель не находил иной причины, кроме парадоксальности русских. Насколько он мог заметить, простейшие задачи здесь решали самым изнурительным, запутанным путем, под шумок обделывая множество частных дел, а глобальные цели достигались элементарным приказом. Таким образом можно было установить что угодно, хоть хорошую погоду.
Как бы то ни было, попавши из просвещенных когтей одного императора в отеческие тиски другого, Шлеппиг вынужден был принять правила игры и вести себя как самый настоящий природный русак Федор Мартынович (так его здесь упростили). Рабство имело и свои преимущества. Инженер не знал отказа ни в чем, если это было обосновано мифической производственной необходимостью. Стоило ему подать записку с заказом своему посреднику с внешним миром, прапорщику Ярдану, как в назначенный срок заказ бывал исполнен с фантастической точностью.
Жутко было даже подумать, каких расходов и человеческих жертв стоили капризы инженера в условиях войны. Так, приступая к строительству гигантской гондолы и махолета, Шлеппиг еще уповал на то, что awoss ему удастся выйти из положения и каким-то образом придумать непроницаемую оболочку. Он написал на имя генерал-губернатора служебную записку с просьбой привлечь к работе трех квалифицированных химиков одного из германских университетов или Австрии, которые в короткое время получат необходимый химический состав.
Шлеппиг был в восторге от своей выдумки. Насколько ему было известно, в России не было своих практикующих химиков в современном смысле слова. Достать же таких специалистов из просвещенных германских стран во время войны и отступления русской армии, конечно, было физически невозможно. Шлеппиг, таким образом, нашел чисто русский, византийский способ решения проблемы: если вы не можете помочь, то даете мне объективную причину неудачи. Он только не учел, что при настоящем
