*
Здравствуй, речь!
ЗДРАВСТВУЙ, РЕЧЬ!
Татьяна Бек. До свидания, алфавит. Эссе. Мемуары. Беседы. Стихи. М., “Б.С.Г.-Пресс”, 2003, 639 стр.
Не знаю, почему Татьяна Бек так назвала свою книгу. Ну, есть в ней стихотворение, кончающееся этой строчкой, — что из того? Стихотворение это (“Я с руки накормлю котенка...”) написано в 1995 году, это сплошной минор. Но ведь жизнь в 1995-м не закончилась. Продолжали сочиняться стихи, в том числе такие: “Спасибо голосу, что пел...” (2000). И такие: “Дабы пустошь музыку исторгла / (Зелень — изумление — роса!), / Я Пегаса вытурю из стойла / На простор, на холод, в небеса...” (1999). И даже такие: “А мы с тобою — люди отсебятин, / Которые нашептывает Бог” (2003).
Еще. Большая — и лучшая! — часть ее бесед (а раздел этот — “Мои собеседники” — составляет две трети объема книги) состоялась как раз в 1995-м и в последующие годы. Да и первые два раздела: “Вспышки памяти” и “За чтением” — сплошь написаны в интервале между 1996 и 2003 годами.
Короче говоря, названием своим книга обязана какому-то минутному капризу. Оно случайно, но... Но это же все-таки не стихи, которые “чем случайней, тем вернее...” (Т. Бек тоже любит эту неумышленную декларацию двадцатидвухлетнего Пастернака). И довольно об этом.
А книга в целом автору удалась. Еще как удалась!
Прежде чем перейти к главному в книге — беседам с писателями и эссе о них, — скажу о другом. Литература литературой, Пегас Пегасом, но Пегасы, которые не самозванцы, сравнительно редки. Куда чаще в жизни встречаются “лошади” более скромных пород, и про них тоже интересно читать, если хорошо написано. И вот первая моя похвала Татьяне Бек: она умеет выделить из “табуна” (продолжу метафору) отдельных лошадок и подробно их рассмотреть, пристально, заинтересованно, с любовью-жалостью. И навязать читателю свое отношение. Так в миниатюре “Моя прелесть” (вот это название!), так и в стихотворении “В спецодежде и кепочке он, не вдаваясь в оттенки...”, посвященных, кажется, одной и той же личности. И неправда, что “не вдаваясь в оттенки”. Оттенки налицо. И в стихах: “Принесет вам багульник в начале холодного марта”; “Вот он чаю напьется на кухне / И уйдет от меня — обязательно с книгой под мышкой”. И в прозе: “Когда Рафик повышенно закладывает (а про него, хоть он и сегодняшний татарин, так и хочется сказать хрестоматийною строкой Некрасова о русском мужике XIX века: „Он до смерти работает — до полусмерти пьет”), — так вот, он смотрит на тучную невозмутимую Любу и неизменно, чуть шепелявя и улыбаясь, именует ее одним-единственным словом: „Прелесть””.
Вторая похвала — за лаконизм и афористичность там, где они абсолютно необходимы: в кратких зарисовках типа “Вам в привет” и “Никогда не говори „никогда””. Мне тут недавно попались “Мысли вслух” одного автора, так они обладают лишь первым из названных достоинств, которое, разумеется, ничто вне сочетания со вторым. Понятно же: одно дело “Волга впадает в Каспийское море” и совсем другое — “Полная зависимость от чужого текста без малейшей к нему благодарности” (о постмодернизме). Или вот: “Когда отцу на склоне лет предлагали какую-нибудь коллективную гадость, он обрезал: „Много не нахапаешь, а некролог испортишь””.
Отец автора книги, известный прозаик Александр Бек (с посмертной публикации его романа “Новое назначение” началась, если не ошибаюсь, гласность в советской литературе), можно сказать, добрый гений многих текстов дочери. Он неоднократно возникает на страницах книги — неизменно порядочный, добрый, благородный и — остроумный (вот она, генетика). Еще одно “мо” А. Бека, приводимое в “Никогда не говори „никогда””: “Он делил институт советской редактуры на две стадии: „выщипать перышки” и „выклевать глазки””. Кажется, писатель пострадал и перышками, и глазками, особенно в истории с “Новым назначением”, написанным в 60-х, а опубликованным на родине только в 1986-м, спустя четырнадцать лет после смерти автора. Памяти отца в год его смерти Т. Бек посвятила замечательное стихотворение (“Снова, снова снится папа...”), где есть и “оттенки” (“Вечное пальто из драпа, / Длинное, эпохи РАППа”), и самый воздух эпохи.
И третья похвала... Но здесь придется завести речь издалека. У каждого из нас есть “обойма” самых любимых писателей, тех, с чьими книгами мы готовы отправиться в пустыню или на необитаемый остров. Вспоминаю этот образ у Бориса Чичибабина, который своему стихотворению “Памяти Грина” (1975) предпослал следующий эпиграф: “Шесть русских прозаиков, которых я взял бы с собой в пустыню, — это: Гоголь, Толстой, Достоевский, Чехов, Пришвин и — Александр Грин”. Т. Бек касалась того же в ряде своих бесед. Например, с Валерием Поповым:
“— Знаешь, спрашивают иногда: какую бы ты книгу взял на необитаемый остров? Кто — „Как закалялась сталь”, кто — Библию... А ты?
— В разное время ответил бы по-разному. Сейчас боюсь, что все нужные книги уже прочитал... У меня мало книг, небольшой шкафчик. Не-боль-шой... Но вот, пожалуй, „Гаргантюа и Пантагрюэль””.
Самого Валерия Попова называет выдающимся Евгений Рейн. А “номером один” — Фазиля Искандера.
У меня есть своя литературная “ценностей незыблемая скбала”. Два советских издававшихся
