— От сердца отрываете?
— Я попозже свое возьму, — засмеялся красивый Анин муж.
Этот знал, что говорил. Мгновенно небось представил себе город Москву… Поток машин… И своего пылающего бабца. К ней он рванет ночью.
Там-то он выпьет.
Так что Петр Петрович не спеша потащился к электричке. Рана присохнет. До вечера далеко.
Через пару остановок старик сошел в райцентре, где кипела трудовая жизнь и где он определил свой пиджак в ателье — в срочную починку. Взяли!.. Известный плюс огнестрельного оружия — оно во всем старается быть неприметным. Пуля мелка. (И ранка тоже.) И латка на пиджаке после починки вышла совсем крохотна. Не присмотришься в упор — не заметишь.
Хуже с рубашкой. В почин не брали, выношенная! — даже мышиной этой дырочки хватило, чтоб ткань поползла!.. Плюс сколько-то Петр Петрович и сам ее порвал, когда зажимал плечо, унимая кровь.
Еще и настаивал там Петр Петрович: “Но можно же с этой рубашкой что-то сделать?” — “Можно”. — “Что?” — “Выбросить ее. И купить новую”, — улыбались!
Иглой и ниткой, вот что можно. Вернувшись домой, старый Алабин сгорбился над рубашкой всерьез: латал. Как вдовица — стежок за стежком… Очки сваливались, тоже старые, мать их!
Зато покончив с делом, пошел разведать в приподнятом настроении. Аня там… Она сжигала газеты в дворовой печурке, что стояла от дачи, как водится, отдаленно… Но тем самым близко к забору, где он шел.
И ведь Петр Петрович просто шел мимо... Среди бела дня. И тихо вокруг… Он ведь и слова еще не сказал — а она, едва завидев его, уже в слезы.
— Да что же это?! Да оставьте же меня в покое! — вскрикивала Аня, глядя сквозь забор на старика с каким-то пещерным ужасом. Глаза ее были огромны. Губы тряслись.
Петр Петрович оглянулся. Близко никого. Только по дороге какой-то человек...
— Ухожу! Ухожу!
Но она уже рыдала.
— Аня! Аня!.. — Петр Петрович повысил голос. — Ухожу! Уже ушел! Ушел!.. Я ушел!
Он и правда ушел. Шел прямо по дороге… И оглядывался. Ее рыдания с расстояния не слышались. Но плечи ее, он видел, сотрясались.
Среди ночи он сидел на кровати, зажимая рану… Постанывал. Однако и постанывая, старикан думал о высокой луне — этот желтый барабан вот-вот позовет… Неудержимо! Пятно заката уже с вечера обещало великолепное торжественное ночное небо.
Слегка бредить — это приятно. Ему виделась сладкая нелепица: вдруг Аня придет сама. А почему нет?.. Ему как бы сверху (с небес) нашептывали, что поиск поиском и инстинкт инстинктом, но однажды его труды и страдания кончатся сами собой — получи награду! И это ж какая изысканная халява… Никаких мучений… Женщина в ночь придет сама.
Он все же вздремнул. Коротко, по-стариковски поспал еще пять, ну, десять минут.
Встал тихо-тихо: пора!.. Луна уже ждала.
Он вышел в ночь, оглядывая огромное звездное небо, как нечто новое. “Я похож на спятившего”, — думал Петр Петрович, наращивая шаг.
И так легко, так зазывно поддалась их калитка. Поначалу он просто прошел садом. Лунного света здесь было немного, но главную примету Петр Петрович тотчас разглядел и в полутьме:
Промах, это ясно!.. Но гипотетического присутствия мужа (через присутствие машины) старикану все-таки показалось мало — он хотел убедиться вживую. Ах, дурак!
Он еще и подошел, подобрался совсем близко. Меж двух кустов к их окну… Через окно и услышал… Ласки… Слезы… Слезы обоих! Ее Антон тоже прослезился. Удивительно!.. Наконец-то муженек баловал
