Он и сам не знал, о какой он речке… Но впрок вспомнил о глотке водки. И поискал рукой под кроватью.
— Дал бы и женщине, — тихо попросила она.
— Водки? Или портвейн?
— Вино.
Он не помнил, где красноватая давнишняя бутылка.
— Где-то далеко.
— Поищи... И ты мог бы предложить женщине первой.
Но не пошел он искать забытое. И не дал ей передышки. Не выпустил из рук, как и положено не выпускать молодую, когда вдруг чувствуешь ее подступающий трепет. Когда уже слышишь ее тихую, в повторный накат, дрожь!.. Ага…
— Ну?.. Ну?.. Ну?! — вскрикивал старый Алабин.
Он прибавил, подключая вместе с поясницей уже и все тело. В опыте всегда живо это вкрадчиво- мягкое движение, от которого женщина внезапно затихает. И при повторе которого уже оба тела согласно молчат, образуя вязкую паузу. (И только едва-едва слышно подстукивает мужская селезенка.)
Для крепости движений он оперся правой рукой о стену, ладонью в обои, прямо в скачущих там птиц. Аисты… Фламинго… Сейчас она ускоренно задышит! Будет кусать кислород напрямую — из воздуха… Ей мало дыханья. Теперь она раскроет рот. (И даже если она вдруг старуха…) А уж затем хлынет ее жар.
Она царапала ему рану… Дышала… Хитрила, хватая ртом сбоку огромные куски кислорода. Пусть, пусть! Это лишь на чуть отодвинет минуту. Зато уже в следующую минуту напряжет ее куда больше.
Царапала…
И тут поймал свою удачу Петр Петрович Алабин. Он сумел, успел прочувствовать, что ее хваленое холодное лоно (что бы там старая про себя ни наговаривала) какое-никакое, а не прочь стиснуться, сжаться.
Еще одно, ровно одно мгновение он вслушивался — так ли?.. Всё так. Всё именно так. И тогда старикан лишь чуть убавил-прибавил в ритме, и там взорвалось.
— Ишь… Ишь ты! — похвалила она, обдавая его жаркой волной.
Впрочем, она почти сразу наладила дыхание.
Ночная луна… В окне уже сияла. Круглая. И вечная. Усталый и сколько-то счастливый, Петр Петрович слышал ход времени.
— Что скажешь? — шепнул еле слышно он ей, луне.
Луна шепнула:
— А ты — что?
И долго-долго молчали. Жаркая ночь. Тишина…
— Разогрел ты меня, — простецки сказала она ему на ухо. А меж тем, деликатная, продолжала смущаться, как и положено смущаться молоденькой женщине при первом таком свидании.
И чтобы смущение затушевать, рассказывала теперь о своих делах, якобы нынче важных. (Или неважных… ) Лишь бы говорить и смущение скрыть.
— А липы?.. Думаешь, я все-все-все сделала? Куда там!
Торопясь сказать, она делилась своими уборщицкими заботами — а ветки с липок спилить?! А мусор? А забор?.. А трава вымахала вдоль дороги!
Петру Петровичу показалось, что молодая женщина перевозбуждена и немного задыхается.
