— С Арчаковым ехала? У тебя память короткая?
— Такие дороги… И Россошь… Ему спасибо… — заперечила было Надя, но смолкла, почуяв жесткий холод неморгающего Мишкиного взгляда.
А потом, за весной, пришло молодое зеленое лето. В лугах — разливы и дух медовый белого да розового клевера; сиреневый горошек цветет, да пенится розовым чина; островерхие кипрей и донник, словно воинство, полонили округу. Травный выдался год, слава богу.
Без колхозной работы люди нынче кормились лишь от своей скотины: молочное да мясное. И потому сено, что хлеб всем нужно.
У Володи Арчакова и косилка была. Он работал с подручными: валил траву, сушил, прессовал. Сам возил готовое тюкованное сено в станицу на продажу. Мотался туда-сюда ночью и днем. И Надю подцепил в станице, возле почты.
— Поехали! — крикнул он. — С ветерком прокачу.
Надя села в кабину, Мишкины наказы позабыв.
Поехали и впрямь с ветерком. В быстром машинном беге, в покойной кабине яркий день открывался просторнее и шире, словно книга листалась, за страницей страница: курчавая зелень балок, впадин; курганы в серебристой полыни да пушистом ковыле; солнечно-желтые, алые, сиреневые да фиолетовые разливы цветущих трав. Все наплывает и кружится, открываясь за поворотом новой картиной, по-летнему праздничной.
В кабине грузовика обычно играл приемник. Нынче его не было слышно.
— А где твоя музыка? — спросила Надя.
— Ты разве не слышишь? — удивился Володя. — Давай сделаю громче. — Он выключил мотор.
Надя удивилась, но вдруг поняла. И нельзя было не понять, не услышать. По инерции машина катилась, а навстречу ей и вослед от земли и от неба звенели серебром жаворонки, нежно перекликались золотистые щурки, томно стонали горлицы, желтогрудые иволги выводили печальную песнь, вызванивали варакушки… Птичий хор звенел стройно и слаженно.
— Теперь слышишь? — улыбаясь, спросил Володя.
— Слышу… — ответила Надя.
Машина завелась, поехали дальше.
— Приезжай к нам на стан. Там — соловьи, — пригласил Володя.
— И вы их сидите слушаете?..
— Сидим… Ночь напролет. На косилке, на граблях, на пресс-подборщике… И косим, и возим. Слава богу, погода хорошая, сено идет, и берут его нарасхват. Да еще бахчи культивируем. Тоже — морока. — На летней полевой работе Арчаков посмуглел, и улыбка стала ярче: посверкивали зубы.
Доехали скоро. С хорошим человеком время ли, километры всегда быстро бегут.
А прямо от машины, без захода домой, Надя понесла по хутору газеты и письма. Их нынче немного. Но их ждут. Особенно писем.
Всей почты разнести она не успела. Как снег на голову объявился Мишка. “Увидел…” — подумала Надя, пугаясь.
Мишка слез с мотоцикла, что было знаком недобрым. Он даже заглушил свою громыхалку. Что вовсе было немыслимым.
Мишка будто и не злился, был ровен и холоден.
— Я тебя упреждал про Арчакова, чтоб не садилась к нему?
Надя раскрыла было рот, оправдываясь, но Мишка шикнул:
— Молчи! Приучилась в своей Чечне… Под каждого… Отрядная… Оперилась? Вылюдилась? Шалава партизанская…