нашей с тобой первой встречи. Основательно так, со всей предысторией. Куда теперь спешить? Теперь уже медлить пора. Значит, так: июнь был, две тыщи третьего года…
…Никуда я тогда ездить не собирался. Моя Беатриса сидела-лежала-ходила дома, лекции в университете уже кончились, и вся ее утренняя свежесть доставалась не студентам, а мне. Публичной жизнью она начинала жить часам к шести-семи и обыкновенно возвращалась домой на машине: то ее подвозил какой-нибудь участник долгого философского вечера, то просто частник. Я подолгу стаивал у окна нашего ампирного дома и высматривал, откуда появится ее экипаж — с Фонтанки или с Гороховой по Семеновскому мосту. Больше же всего мне нравилось, когда Бета опускалась до демократичного метро. Телефонная трель, а за ней еще более звонкий звук:
— Юрай, это я. Буду через двадцать пять минут на “Пушкинской”. Не хочешь прогуляться?
Хочу я всегда. Мгновенно пролетаю маленький, “наш”, отрезок Гороховой, здороваюсь на ходу с призраком Григория Распутина, обитающим вон в том доме с круглым эркером и купольной шапочкой над ним. Сворачиваю на Загородный. Здесь и просторнее, и светлее. Станция метро — вся обещание, вся ожидание. Раз — и выпустила из себя шустрый отряд городских муравьев. Они разбегаются в разные стороны, все одинаково сосредоточенны и дружно одеты в черно-серое. Никого здесь нет с пустыми руками: каждый тащит свою поклажу. Кто ростом повыше — тот сутулится, чтобы не выделяться из общей массы. Совершенно нелогичным кажется на таком фоне неспешное выплывание из подземного муравейника больших сверкающих глаз и стройного нежного тела, облеченного в длинное авангардное платье из ромбов и полос разных оттенков апельсинного цвета.
Вместе тот же коротенький путь мы проделываем в два раза медленнее. Гришка Распутин уже выключил свет и ушел спать — знает, что тут ему ничего не обломится. Я спокоен, совершенно спокоен. Птиц мой рядом, никуда не улетел, весело щебечет о своих вечерних впечатлениях и чувствах. Бетина философская система “чистых сущностей” находит все больше сторонников как в нашей стране, так и за ее пределами. Мир к концу минувшего века устал, поглупел, у большинства людей крыша поехала на фетишизации — денег, власти и секса, хотя ни то, ни другое, ни третье сами по себе истинными ценностями не являются. Да-да, не спорь, а подумай об этом как-нибудь на досуге и на свежем воздухе. В споре с глобальным примитивным фетишизмом Беатриса с друзьями и выдвинула теорию “чистых сущностей”. Назвали они это “духовным эс-сен-ци-ализмом”.
Да, знаю, что ты не любительница мудреных слов, но это понятие и мы с тобой, в общем, способны уразуметь. Эссенцию знаешь? Уксусную, например? Физически это крепкий раствор летучего вещества. А поскольку всякая духовность и культура — вещи очень нестойкие и летучие, они только в крепких растворах и сохраняются. Некоторые западные “эссенциалисты” даже считают, что Россия при всех ее недугах — самая философская страна, что ей теперь стоит заново переиграть трагический сюжет двадцатого века и, не гонясь за наружно богатой Америкой, стать в будущем тысячелетии экспериментальной лабораторией по духовному освежению человечества…
Я кое-какие книжки тоже читал и знаю, что в нашей стране за такие размашистые идеи по головке никогда не гладили, а вот по шее давали — многим, и не раз. Потому, доставив мое сокровище до дому и закрыв дверь квартиры изнутри, спрашиваю с опаской:
— А не организуют ли вам снова, как тогда в двадцать втором году, философский пароход и не турнут ли вашу чистую сущность куда подальше, по морям, по волнам?
— Тебя я все равно не брошу, — отвечает. — Устроишься матросом, а по ночам будешь приходить в мою каюту.
Да, разве что в матросы осталось податься. Первую мою профессию — техническую — жизнь, по сути дела, упразднила, вторую — как бы гуманитарную — еще не утвердила и вряд ли уже утвердит.
2. НАКАНУНЕ
Как раз накануне нашей с тобой первой встречи жизнь об этом мне напомнила, с присущим ей ехидством. Буквально за неделю рухнул мой внутренний рейтинг до нуля, до полного разочарования в себе и в человечестве. Я, кажется, тебе уже рассказывал, как в веселые времена, в конце восьмидесятых, завлекли меня веселые люди в Центр системного трудового стимулирования. Одна из тусовок, расплодившихся вокруг Собчака и его команды. Рассуждали мы тогда вроде бы по уму, толково: как обсчитать экономическую реформу. Денег настоящих в стране не было: рубли в сбербанках все равно пришлось бы аннулировать — будь на месте Ельцина с Гайдаром кто угодно. Хоть бы Брежнев еще десять лет протянул, хоть бы мы кого-нибудь из царственно грассирующих Романовых импортировали и на престол посадили. А что у нас было да и теперь еще — при всем идиотизме — есть? Природные ресурсы — раз, человеческие ресурсы — два. Может быть, даже человеческие на первом месте. Трудоголиков, как и лодырей, всегда меньшинство — точно так же, как чистых алкоголиков и чистых трезвенников. И не только у нас, но и везде во всем мире. Большинство людей может работать, а может дурака валять — по обстоятельствам. И вся штука — в том, как эти обстоятельства структурировать.
Моделей мы напридумывали множество, используя методы математические, статистические, всякую там соционику, — красиво до ужаса! Только вот практического применения на государственном уровне — никакого. И стали мы для регионов разрабатывать модели динамизации трудовых ресурсов, по заказам продвинутых губернаторов. Может быть, теперь где-нибудь за Уралом или Байкалом что-то куда-то повернулось по нашим предначертаниям — не знаю: ездить туда не довелось, на командировки средств нет, да и зарплата, оставаясь в прежнем объеме, превратилась из нормальной в еле-еле удовлетворительную.
Выезды в Москву, правда, случаются. Для нашего брата ленинградца они всегда по кайфу и дают ощущение уверенности. Возвращаешься в свой “знакомый до слез” на один-два пункта выросшим и посолидневшим. Лично мне Москва больше всего нравится в момент, когда ее покидаю. Полночь близится,
