вещь страшная, когда кто-то в них попадает парой-тройкой вырезанных из контекста, но крайне красноречивых фраз; вещь страшная для цитируемого в данном случае, а для тех, кто готов считывать телеграфическую манеру Василевского, все намиксованные „низа” и „верха”, „спотыкачи” и „гладь” — просто прелесть что. Меня радуют такие текстодиджейские сеты. Там можно встретить „и меня, и тебя, и его” в самом, так сказать, оголтелом виде. <…> Я осознаю, что листки структурированы в алфавитном порядке фамилий авторов, но поскольку А. Василевский радует точностью нарезки и широким ассортиментом „субстанций” — не могу читать все это без некой включенной где-то в подкорке концептуальной схемы. Ассоциирую. Синтагмы уплетаю. Оказывается, жив еще во мне серфер. <…> Комментариев библиографа — минимум (а может быть, в этом номере нет и вовсе), что делает этот стиль для истинных гурманов
Господин Икс. Необходимое разъяснение. Записал Борис Хазанов. —
“Сам я никогда не видел ее на сцене, равно как не имел чести быть знакомым с г. Чеховым. Мне дали прочесть это сочинение. В пьесе нет действия, нет характеров, нет логической связи между отдельными сценами. Очевидны цель и намерение автора: оклеветать меня как писателя и человека. Я вынужден был защитить свое доброе имя, поместив в „Новом времени” протест, который перепечатали другие газеты, и по моему настоянию пьеса была снята с репертуара. Мне попадались в печати упоминания о том, что ее поставил какой-то „общедоступный” театр в Москве. Насколько мне известно, она и там провалилась. Помнится, незадолго до этого в Москве я был представлен одной популярной в те годы актрисе, не сказать чтобы очень талантливой, но с большими претензиями, — довольно взбалмошной особе, успевшей вступить в тот опасный возраст, когда вместе с увяданием женских прелестей появляются признаки охлаждения публики. Как дворянин и воспитанный человек, я неумеренно расхвалил ее игру, это чрезвычайно расположило ко мне г-жу А., мы стали встречаться, и вскоре выяснилось, что она безумно влюблена. Я сошелся с ней скорее из жалости. Некто Шамраев, очень милый человек, отставной поручик, служивший управляющим в имении брата Ирины, позаботился о том, чтобы обеспечить нам возможность без хлопот и излишних затрат провести лето в имении, в одном из чудных уголков Средней России…”
См. также: Борис Хазанов, “Литературный музей. Из дневника писателя” — “Октябрь”, 2004, № 10, 11 <http://magazines.russ.ru/October>.
Отар Иоселиани. “К своим фильмам я отношусь как к идиотизмам!” Беседу вела Саша Денисова. — “Огонек”, 2004, № 51, декабрь <http://www.ogoniok.com>.
“Сколько „Анн Карениных” снято, а ведь роман противный, отвратительный и слезоточивый”.
Борис Кагарлицкий. Бесполезная дискуссия. — “Неприкосновенный запас”, 2004, № 5 (37).
“Собственность защищена. Личность собственников — совсем другое дело. Но ее никто вроде бы и не обещал защищать”.
“Ясное дело, в периферийных странах капитализм показывает себя не с самой лучшей стороны, как поручик из бессмертного романа Гашека. Но это вполне нормальный капитализм. Проблема либерализма не в том, что он у нас ненастоящий, а в том, что он остается слишком высокого мнения о самом себе”.
“Путин на самом деле и есть лучший вариант либерализма, возможный в России”.
“Ходорковский справедливо написал, что Путин либеральнее 70 % своих избирателей. Но именно это и делает авторитаризм абсолютно неизбежным. Люди не хотят либеральных реформ. Им категорически не нравится либеральная экономика. Они не разделяют ее ценностей. Политическая шизофрения российского либерализма проявляется в упорном требовании проводить реформы, которые ненавистны народу, при одновременном обещании сохранять и отстаивать свободу для этого же народа. Как дважды два ясно, что свободу народ использует в первую очередь для борьбы с этими реформами. Именно это противоречие предопределяет кризис российского либерализма и делает его заведомо безвыходным”.
“<…> перестать быть либералом и сделаться демократом”.
Борис Капустин. К вопросу о социальном либерализме. Беседу вел Борис Межуев. — “Логос”, 2004, № 6.
“<…> социал-либерализм — это та ветвь либерализма, которая понимает социальную обусловленность свободы. <…> В отличие от классических версий естественно-правового либерализма, свобода не дается человеку как таковому от природы, и в этом смысле в социал-либерализме бессмысленно говорить о прирожденных правах человека, о формулировках типа „Люди рождаются свободными и равными!”. Понятно, что они рождаются не равными и не свободными <…>. Социал-либерализм это понимает, но, понимая это, он тем не менее, будучи либерализмом, оставляет и возможность свободы: он
