— Ты... студент? — спросила девушка.
— Нет, — ответил он. — Еду поступать.
— Куда, если не секрет?
— В смысле?
— В какой вуз?
— В консерваторию, — сказал он и начал краснеть.
— Пра-а-вда? На чем же играешь?
— На душевных струнах дежурных гостиниц, — сказал завернутый в простыню.
Юноша покосился на него, снова повесил сумку на плечо и повернул к двери.
— Куда же ты пойдешь? — спросила она.
— Попробую... договориться, — ответил юноша не оборачиваясь.
— Верное решение! Надо дерзать, а то так ничего и не добьешься в этой жизни, — с отеческой бодростью напутствовал его он.
Они остались одни. Он повернул в скважине ключ.
— Пусть ломают.
Она молчала. Он взглянул на нее, разгуливая по номеру в простыне.
— Ему проще. Один. Никаких проблем. Ночлег под любым кустом. Поел хлеба с сыром, запил, сумку под голову.
Он снова покосился на нее.
— И неизвестно, что у него там в сумке. Достал бы... литавры, может, у него специальность такая. Или скрипку. Начал бы музицировать. Мало нам шума. Под боком тихоокеанское лежбище сивучей, из коридора прет сивухой, ты не почувствовала?
— Нет.
— Тебе нездоровится?
— Все в порядке. Просто... ты же сам говорил.
— Что я говорил?
— Ну, что дорожное братство бессребреников, орден Иерихонской розы...
— Я это говорил? — спросил он, останавливаясь.
— Может быть, вот точно так когда-то пробирался Моцарт в Вену.
— Моцарт не пробирался. Его с четырех лет возил по столицам папаша.
— Я имела в виду не Моцарта, а Моцарта вообще.
— Он тебе так понравился?
— Моцарт?
— Да этот салага.
— Нет, но ты же сам говорил о каких-то неписаных законах дороги, мол, делись горбушкой...
— Но не подружкой? Этого я не говорил, случайно?
