— Продуктами распада, — отвечает она тихо.
Он думает. Достает сигарету.
— Звучит... угрожающе.
— Ну, просто это результат... новой жизнедеятельности, — с усилием выговаривает она и улыбается.
— А? уже?..
Она кивает.
Мимо проходят больные с большим алюминиевым чаном, накрытым желтой крышкой, медсестра идет позади с эмалированным ведром, на котором небрежно намалевана цифра 5.
Он молчит. Она тоже. Чертит носком по земле в желтых хвоинках и выпотрошенных птицами шишках. Вспыхивает спичка. Она отворачивается.
— О, не кури, а?
Смял зажженную сигарету о коробок, сыпля искры, табак на колено.
— Вообще, конечно...
— Что?
— Что... что значит: не хотела стреноживать?.. Это нелепо... здесь.
— Почему? Я сказала не здесь, а в Бийске, — напомнила она.
— Какая разница. Все равно поздно. Мы могли бы остаться. Никуда не поехали бы. Или...
— Что?
— Да вот и все.
Она ничего не отвечала, чертила носком.
— Я сначала сама не знала. Думала, ну мало ли. У сестры была задержка однажды чуть ли не в два месяца. И у меня... иногда смещалось... ну. Вот. А потом уже, когда стало ясно, уже было поздно, мы собрались.
— Никогда не поздно.
— ...Что?
— Остановиться. Сдать билеты. Велика беда.
Он поддал ногой пустую шишку. Поднял голову. Перед ним остановилась женщина с ребенком. Немолодая. Переводит близко посаженные глаза с него на нее; откашливается.
— Сигаретки не найдется?
Протягивает сигарету. Та берет. Между пальцами левой руки, на которой восседает малыш, синеет наколка.
— Можно присесть?
— Нет.
Мгновенье не моргая она смотрит на него, потом как ни в чем не бывало обращается к ней:
— Что, рыжая, чистишься?
Загребает рукой воздух, хрипло кашляет.