Стихия буйствует — сама, в себе, с собой,
С извечной злобой инородца, —
И вдруг, покорная, как утренний прибой,
На милость берега сдается.
Не так ли и душа, он спрашивал, когда
Она пускается в мытарства
Для бунта жадного — и жалкого стыда
При виде тщетности бунтарства?
Не так ли и она, сама, в себе, с собой,
Без утешенья остается
И, утомленная безвыходной борьбой,
На милость Господа сдается?
Там был еще мотив — какой, не усмотреть,
И в нем особая отрада:
Там каждая строка пласталась, будто плеть
Дичающего винограда.
Все силится схватить опору на скалах,
И заплетается, и вьется,
И обрывается, и, воротясь во прах,
На милость хаоса сдается.
И вот я думаю — что он хотел сказать,
Коль верить в бред загробных сплетен?
Сознанье бренности с отвагой увязать —
Мол, только тот порыв, что тщетен,
Зовется доблестным? — Я это знал и так.
Покинуть Лимб трюизма ради?
Иль, видя мой распад, он подавал мне знак,
Что есть величье и в распаде?
Душа немотствует и лишь удивлена,
Как это вовремя примнилось.
На милость чью-нибудь сдалась бы и она,
Когда б надеялась на милость.
