“Шура Каретный — псевдоним актера театра „Эрмитаж” Александра Пожарова. Под именем Шуры артист пересказывает сюжеты литературной классики в жанре блатной байки, щедро уснащенной ненормативной лексикой, пародиями на хиты массовой культуры и шутками на злобу дня. <…> В арсенале Шуры — Шекспир, „Слово о полку Игореве”, „Руслан и Людмила”, „Преступление и наказание”, „Муму”, Лев Толстой, „Алые паруса”, „Аленький цветочек”, „Колобок”, а также „Гарри Поттер”, „Титаник”, „Властелин колец” и многое другое. Поскольку Шура — бывший зек, заключение проведший с книгой в руках и много читающий поныне, то и пересказ его изобилует сленгом и ненормативной лексикой. <…> За шесть лет Шура Каретный выпустил 48 дисков. Он не выступает на эстраде, не появляется перед элитной аудиторией, не рассказывает своих баек на клубных сценах. Шура — аудиомаска, голос, речь, причем не без дефектов (он сильно шепелявит, говорит скороговоркой, перебивая и опережая самого себя)…”
Юлий Ким. “Я одно только чувствую: в теле — душа”. Беседа с православным священником Димитрием Струевым. — “Фома”, 2005, № 1 (24).
“Когда я размышляю об этом, я совершенно глубоко убежден, что ад в фольклорном выражении, со сковородками — это мифология и что к реальности ближе ад, который изображал Булгаков — когда Фриде все подавали платок. Понятно, что это — тоже образное выражение, но того же самого переживания. То есть речь идет о муках совести, если о каких-то муках говорить” (Ю. Ким).
Дмитрий Комм. Светлые силы нас злобно гнетут. — “Неприкосновенный запас”, 2005, № 1(39).
“Даже по этому краткому пересказу [„Ночного дозора”] можно заметить, что Сергей Лукьяненко — по первой своей профессии, кстати, врач-психиатр — попросту воспроизвел в фэнтезийном антураже шизофреническое мироощущение постсоветского обывателя, в ходе перестройки оказавшегося вынужденным сосуществовать с теми, кто ранее в советской мифологии квалифицировались как представители абсолютного зла. Те, кого еще вчера именовали „эксплуататорами-кровопийцами”, в 1990-е, подобно лукьяненковским вампирам, стали законным путем получать лицензии на занятие бизнесом (то бишь на „выпивание крови”). Эти перемены произвели в массах колоссальный психологический шок, с проявлениями которого Лукьяненко наверняка сталкивался в своей клинической практике. И именно соответствие нарисованной им картины мира восприятию его потенциальных читателей (пациентов?) стало причиной успеха трилогии”.
“Показательно, что в „Ночном дозоре” изображен мир без Бога, но не материалистический, как в советской фантастике, где положительные советские ученые противостояли своим злобным капиталистическим коллегам, а откровенно языческий, где правят примитивная магия, параноидальные интриги „тайных властителей”, гностическое деление на избранных пневматиков и приземленных гиликов. Что же до центральной идеи о тайном сговоре сил Добра и Зла, то она не просто языческая, а вызывающе антихристианская (Добро и Зло, заключившие между собой договор о перемирии, перестают быть антагонистами и становятся своего рода партнерами по бизнесу) и всеми верующими должна бы восприниматься как сатанинская”.
“Как всякий кассовый хит, „Ночной дозор” может больше рассказать о своих зрителях, чем о создателях; он является идеальной иллюстрацией известного тезиса Фредрика Джеймисона о том, что фантастическое произведение всегда отражает современное политическое бессознательное”.
Cм. также: “„Нормальный человек” знает, что вампиров в природе нет. Но для культуролога, психолога или этнографа — аксиома, что на любого выдуманного персонажа переносятся человеческие качества и он становится символом, отражением некоего явления. Сознательно ли это делается или творец так выражает смутные и плохо отрефлексированные идеи, существующие в его среде, — отдельный вопрос. Но все ж про кого зритель смотрит в многочисленных „вампирских” фильмах, кого из реальной жизни они изображают? <…> Если в американском вампирском кино с разрушителями традиционной христианской идентичности сражаются партизаны-одиночки (экстраполируя опыт борьбы за независимость и сохраняющиеся по сей день традиции вооруженной самообороны), то в России, копируя форму, создатели подобных фильмов придают им национальный колорит: та же борьба с вампирами поставлена на государственную основу и заострена (пусть и бессознательно) применительно к актуальным политическим событиям. Другой вопрос, что, поскольку в российском обществе набор образов и культурных стереотипов пока по большому счету только разрабатывается, а этап антисемитизма преодолен, идеи и образы „Ночного дозора” предлагают более широкие и вариативные схемы толкования реальности”, — пишет Николай Митрохин в этом же номере “Неприкосновенного запаса” (“Ночной дозор: хороший вампир Анатолий Борисович Чубайс и гражданское общество”).
Максим Кононенко
“Для меня этот альбом [„Вендетта”] — темный. Не сумеречный, а именно темный, времени этак около двадцати трех часов, в отдаленном районе большого, но провинциального города, где один фонарь на пятьсот метров опустевшей дороги и сериалы про ментов-антибиотиков за желтыми занавесками панельных двухкомнатных квартир. Земфира не первый год живет в Москве и ведет себя совсем как столичная жительница — но внутри у нее все равно осталась Уфа, как у меня внутри, после шестнадцати лет в Москве, все равно остались Апатиты”.
См. также: Александр Беляев, “Элементарные частицы. Новый альбом Земфиры „Вендетта” оказался способом борьбы с творческим кризисом” — “Время новостей”, 2005, 18 марта <http://www.vremya.ru>.
Вадим Крейд. Георгий Иванов в двадцатые годы. — “Новый Журнал”, Нью-Йорк, 2005, № 238.
“В русском Париже любили литературные вечера”.
