Новый Мир ( № 8 2005)

из вестибюля, держа перед собой листок бумаги, спустился к раздевалке и сунул записку в карман белой Лидиной шубки. Лида в этот момент укладывала горсть кедровых орешков в мешок Деда Мороза. И дальше началось самое веселое — школьники достали свои конфеты, с хохотом смешали их на куске мешковины, из которой вынырнула Снегурочка. Лида делала ниточные петельки. Когда Саша вернулся, она уже, сидя на крохотной площадке освободившейся стремянки, отдавала распоряжения другим. Ей с высоты стремянки было удобно указывать, где повесить Незнайку, где — Красную Шапочку, где — Буревестника, черной молнии подобного, где — Белочку, чтобы младшеклассникам, для которых вешали сладости, было легко до них дотянуться. Лида сидела поджав под себя ноги, Петр придерживал стремянку. Она находилась на пике своего торжества, оставалось только включить фонарики, давно развешанные на елке, и — это будет фейерверк!.. Девушки и юноши, словно малышня на утреннике, хором закричали: “Елочка, зажгись! Елочка, зажгись!” Елочка зажглась, мальчики принесли из класса свои гитары и заиграли “Слышишь, тревожные дуют ветра…”. Класс закружился в вальсе. Петр с Лидой, у которой в волосах сверкал серебряный дождь, прошли два круга. На этом можно было остановиться: письмо, о котором она так долго мечтала, первое вещественное доказательство любви Саши, лежало у нее в кармане, — его отнесли туда добрые гномы, чтобы сделать Царевне-Лебедь подарок на Новый год.

К Валентине Ивановне подошла Оксана. “Мы сегодня всем классом решили собраться у меня. Вы придете?” — спросила она Валентину Ивановну. Прежде чем учительница ответила: “Нет уж, вы уже взрослые, веселитесь без меня”, Лида отрицательно качнула головой. Оксана, довольная тем, что не будет ни учительницы, ни Лиды, отошла в сторону, а Саша, наблюдавший за Лидой, расстроенно опустил голову.

“Ты мне нравишься давно, но не нравится твой характер. Вот и Надежда Д. то же говорит. Надо встретиться. Приходи сегодня к Оксане С. Буду ждать. Нигматов”.

Письмо было не менее загадочным, чем послание капитана Гранта, над которым бились лучшие умы яхты “Дункан”… Придя домой, Лида вложила записку в серо-зеленый том собрания сочинений французского писателя, которого мама называла буржуазным, но тем не менее именно этот том она часто снимала с полки и в свободное время перечитывала на работе. Лида положила книгу рядом с кроватью на тумбочку и поминутно раскрывала ее, чтобы перечитать записку. Незаметно для себя она стала перелистывать роман, который был, конечно, о любви… Как-то так сложились у них с мамой отношения, что Лида о многом не могла спросить ее напрямую, но сейчас она нуждалась в совете и вопросила об этом книгу, раскрыв ее на том месте, где лежала записка... Книга ответила списком цветов: розы, левкои, гелиотропы, лилии, туберозы, гиацинты, маки, ноготки, вербена…Что за ерунда? Цветы охапками срывала в запущенном саду некая Альбина, придумав себе смерть от их удушающего запаха. Не жила Альбина в их городе металлургов, над которым долго висело ядовитое облако, потому что металл попал в емкости с азотной кислотой и вступил в такую бурную реакцию, что население города с неделю кашляло и задыхалось. К тому же список был неточен: маки и гелиотропы расцветают в мае, ноготки и вербена — в июне, розы с лилиями — в июле, а осенью, когда Альбина решила умереть, раскрываются астры да хризантемы, не охваченные списком цветов, сведших в могилу Альбину своим умопомрачительным ароматом. Странно, что автора романа свел в могилу как раз запах — запах угарного газа, хоть он и не жил в городе металлургов... Автор собирал для Альбины букеты, сносил их тяжелыми охапками в ее девичью комнату, пока страницы книги не превратились в хищную росянку, в которую влипла мама, выступавшая в роли простой читательницы… Читателям библиотеки мама навязывала так называемые исторические романы, к примеру — “Железного короля” или “Ледяной дом”. Впрочем, заводская библиотека казалась запущенной, как сад Альбины, порядок в ней расходился кругами: для одного круга читателей — “Металлы под давлением”, “Микрометаллургия”, “Бессемеровский процесс” и “Щупальца спрута”, для другого — “Граф Монте-Кристо”, “Человек, который смеется” и “Копи царя Соломона”, для третьего, самого близкого маме, — “Бесы” Достоевского, “Взбаламученное море” Писемского и “Некуда” Лескова, для четвертого — “Нана” и “Монахиня” Дидро, а что касается книги про Альбину — она была для личного пользования самой мамы, пытающейся дышать через цветы запущенного сада, как Флиер — играть через полотенце.

…Октав ушел от Альбины через пролом в стене, не оставив ей никакой записки. Все лето они прожили в чудесном саду среди птиц и цветов. По утрам в нем стоял туман, как во влажном тропическом лесу. Влюбленные шли по грудь в тумане, они любили друг друга безгрешной любовью и шли сквозь туман невидимыми Ногами . Слепая Иоланта думала, что глаза даны ей, чтобы плакать в вечном мраке ночи, Октав и Альбина считали, что Ноги нужны, чтобы устремляться все к новым и новым цветам в саду Параду. Низкорослые растения невидимыми в тумане потоками струились между ступней их босых Ног — голубая вероника, ярко-желтая, укутанная прозрачной пеленой ворсинок ястребинка, фиолетовая тенистая фиалка… И здесь, и там среди этих цветочных потоков были разбросаны цветущие подушки альпийской гвоздики, над которыми парили желтыми мотыльками цветы ракитника, окруженные серебристыми зубчатыми листьями, ягоды барбариса и бледные пятилистники анемонов. Альбина знала названия всех цветов в Параду, и пока она, как Ева, нарицала их имена, влюбленным было о чем поговорить, но когда они обошли весь сад, тема цветов оказалась исчерпанной. Оставалось одно растение, обладавшее способностью отнимать у детей их безмятежное детство, Альбина упорно его не называла… Оно распускалось в самой гуще тумана и было темно-красного, как кровь, цвета и называлось сон-травой. Это растение однажды повергло детей, взявшихся за руки, в наркотический сон, после которого туман рассеялся и они проснулись взрослыми. Сами Ноги привели Октава и Альбину к этому опасному растению, вдохнув аромат которого они заснули, а как только открыли глаза, обнаружили, что в саду произошли необратимые изменения — запах расцветающих роз, гелиотропов, вербены ударил им в голову, и они увидели, что наги, и устыдились . Все птицы, точно подгоняемые угарной волной, разлетелись кто куда. А Октав углядел в стене сада пролом, который до сих пор был затянут вьющимся солнцецветом с узкими кинжальными листьями, через который в сад хлынули запахи забытого им города, где он когда-то был священником. Тут Октав вспомнил о Боге, терпеливо поджидающем его за стеной, к тому же ему перестал нравиться характер Альбины, помешанной на цветах, и он осторожно, как солнцецвет, переполз через пролом в стене, не оставив Альбине записки, сделавшись невозвращенцем, чего она не смогла пережить…

Незаметно для себя Лида прочитала всю книгу, поминутно возвращаясь к Сашиной записке. Словно закладка, записка кочевала по цветочным волнам, а Лида ощущала в книге горячий напор подлинности, обеспеченный райской россыпью флоры, гигантским букетом, составленным буржуазным писателем с размахом влюбленного миллионера… Это была первая прочитанная ею книга. Произведения, входившие в школьную программу, обычно Лиде пересказывала мама, оттачивая свой слог, опуская важные для урока литературы эпизоды: такие, как история батареи капитана Тушина, прожекты Сперанского, дебаты у Анны Павловны Шерер, зато дословно воспроизводила разговор Наташи с матерью и спонтанную тираду Пьера: “Ежели я был бы не я…” — то есть все то, что, по ее мнению, составляло сюжет, святая святых всякого романа. Лида, познав печальным опытом избирательность маминых пересказов,