она вела именно с объединителями Европы. Насильники-унификаторы вторгались в Россию именем европейского единства. Еще Наполеон грезил, что его Кодекс станет конституцией для Европы, объединенной под знаменем, расшитым золотыми пчелами. И он не был последним: „Слабость Европы — в чрезмерном количестве таможенных барьеров, тарифов и валют, в чрезмерном национализме и акценте на национальный суверенитет. Эти причины для ненависти и неэффективной экономики должны быть устранены. Европейская империя примет форму конфедерации свободных государств... Они будут иметь единую европейскую валюту и единую администрацию, занимающуюся вопросами внешней политики, полиции и армии, в которой нации будут представлены национальными формированиями. Торговые отношения будут определяться особыми договорами...” Эти слова принадлежат — Адольфу Гитлеру. Когда фюрер „объединил” Европу, кого силой, кого добровольно, двум европейским державам, отказавшимся от унификации и сохранившим суверенитет, Англии и Советской России, довелось освобождать Старый Свет”.
“На границах России складывается сверхгосударство — единственное в современном мире уклоняющееся от вопроса, где пройдет его окончательная граница. Его авангард — бюрократия, представитель которой — чиновник-моралист. Новый стиль европеизма соединяет дидактику с инквизицией, опять же наследуя худшие стороны позднесоветского стиля”.
“Россия определяет себя как европейское государство, одновременно являющееся цивилизацией — носителем своей версии абсолютных ценностей. Центральным событием формирования этой концепции признается сегодня Отечественная война — как акт выбора антифашистской и освободительной, следовательно — европейской идентичности в борьбе насмерть с противоположной концепцией Европы — тоталитарной унификацией”.
Павел Пепперштейн. Посткосмос. — “Художественный журнал”, № 56 (2004, № 4).
“Слово „посткоммунистический” звучит странно, так как коммунизм всегда располагался где-то в будущем, его никогда не было в наличии. Таким образом, „после коммунизма” — это как „после будущего”. Это нередко и имеют в виду, говоря о „посткоммунизме”, и подразумевают, что это была утопия, некая иллюзия, на смену которой пришла пусть и жестокая, но реальность. Но и капитализм обладает собственной утопической программой, он невозможен без сновидения, без галлюцинации, без кинофильма, без рекламы, без каскада иллюзий, с помощью коих капитализм непрестанно продает и покупает сам себя”.
“Итак, капитализму противостоит среда — все животные, все растения, все насекомые, весь воздух, вся вода... И некий гипотетический разум среды, который, возможно, есть и обладает собственным инстинктом самосохранения. В арсенале среды прежде всего болезни, а также цунами, торнадо, землетрясения и прочие подобные вещи. Но в первую очередь вирусы — новые и новые штаммы, новые бактерии, новые вирусы... Давно уже Земля охвачена войной — это война капитализма и среды, и среда в этой войне не бездействует. Разум Среды давно уже „понял”, что люди, грубо говоря, по-хорошему не понимают, их можно только очень сильно напугать, напугать так страшно, чтобы капитализм рухнул, чтобы изменилась глубинная программа человечества, а лучше уничтожить людей всех до единого, чтобы потом спокойно экспериментировать с возможностями развития других видов. И Среда неторопливо подбирает ключи к тому сейфу, к тому кащееву яйцу, где сохраняется жизнь человечества. Коровье бешенство, куриный грипп... Почти каждый сезон приносит новинку. Среда кое-чему научилась от людей, она знает теперь, что значит „ускорение темпов развития”. Среда работает над проблемой. Война миров обретает при капитализме окончательный, отчетливый статус. И сюжет о войне миров является центральным повествованием капиталистического мира”.
“Но кроме капитализма как среды, конкурирующей с природной средой, есть еще и капитализм как персонаж — некая идеальная символическая фигура, „дух” или „демон” капитализма. Что же это за персонаж? Этот персонаж — вампир. Вампир — это труп, который стал машиной — машиной, демонстрирующей свою зависимость от энергоресурсов (кровь, нефть). Важно, что деятельность классического вампира разворачивается не в контексте войны, а в контексте любви. Акт вампиризма совершается в то время и в том месте, что предназначено для акта любви. Вампир-мужчина входит в спальню прекрасной девушки, наклоняется к ней — словно для поцелуя. Поцелуй переходит в укус. Девушка-вампир впивается в шею своего возлюбленного. Они поступают так не из злобы, они не могут иначе, что подчеркивает их механическую природу. Вампир — не убийца, он лишь обессиливает свои жертвы, но, в общем, заинтересован в их сохранении. В противном случае они тоже становятся вампирами: связь вампира с сексом не случайна, он занят размножением — размножением субъектов и объектов вампиризма: таким вот образом вампир удачно олицетворяет экстенсивные экономические процессы”.
См. также: Павел Пепперштейн, “Посткосмос” — “Зеркало”, Тель-Авив, 2004, № 23.
Правда жизни в ее полноте. Беседовал Евгений Лесин. — “НГ Ex libris”, 2005, № 19, 2 июня.
Говорит Мирослав Немиров: “Ну вот, прочитал я книжку [Дмитрия] Бавильского про Кулика — понравилось. Интересно мне стало — подписался я на ЖЖ [Живой Журнал] Бавильского — paslen. Почитал. И вот что скажу. Напрасно он так на всякую „художественность” в своих буквах напирает. „Художественность” сейчас, в условиях современного момента времени, — да еще густая, жирная, — это, в общем, очень сильно является тем, что называется по-заграничному
Призывая ангелов.
