А в Москве только Ваня Великий
знает точно, что Плотник воскрес.
Мы свою умертвили свободу
и отправили лес в сухостой,
мы, вино превращавшие в воду,
чтоб веселье кипело рекой.
Что ж ты кашляешь кровью, как Чехов?
Что ты воешь, как зверь, человек?
Не бывает хорошего века,
а бывает коротким лишь век.
Ким Бакши. Одиночество мудреца. — “Дружба народов”, 2005, № 6 <http://magazines.russ.ru/druzhba> .
Специалист по древней и современной культуре Армении — о великом ученом, специалисте по космосу, предсказателе и подвижнике академике Григоре Гурзадяне. Нет пророка в своем отечестве. Григор ушел из Армении, как Толстой из Ясной Поляны. Тем временем по книгам этого астрофизика в Америке (там их издают в престижнейших издательствах) защищают диссертации и проводят семинары. Академик прав:
Ефим Бершин. Маски Духа. (Роман-с из жизни осколоков). — “Дружба народов”, 2005, № 6.
Полифоническое, лоскутное (или, если хотите, постмодернистское) произведение сердито- романтического автора яростных и нежных стихов, журналиста, солдата, издателя, бездомного писателя и немолодого отца пришлось мне всем, кроме одного: некоторой избыточности приема. Очень уж крутой замес: даже по названию видно — две заглавных буквы в двух словах (пусть и мистически нагруженных), подзаголовок с реверансом…
Но все-таки читать очень интересно. В центре повествования — лирический герой Ефим (сиречь сам Фима Бершин) и его самый родной друг Женька (надо полагать, Евг. Блажеевский; Ефим не очень-то позаботился, чтобы мы это поняли сразу). Далее: отношения с четой Синявских и полуреальным Абрашкой Терцем; города Одесса и Париж, Юрий Левитанский, Виталий Дмитриев, Бахыт Кенжеев, Пушкин, Рейн (не река), Приднестровье, выстрелы и смерти, летающая на метле Инна Лиснянская… — Бог знает что! Осколочная, местами более чем сюрреалистическая субстанция пронизана к тому же очень тщательными и пронзительными философскими и лирическими отступлениями. Это и реквием, и заклинание, дорогие тени и признания в любви, трогательные мемуары, запеченные в анекдоте, и анекдот, спровоцированный мемуаром. И — главное — не очень-то глубоко спрятанное печальное одиночество пожившего и повидавшего на своем веку поэта, пусть и свалившего все на Пикассо (осколки), его душевная вымотанность и теплящиеся надежды. “И тут же бесконечная усталость сковала тело. Словно обреченное бегство последних лет, расстрелянные города, гибель друзей, взорванные кладбища и сиротливые церкви спрессовались в единый миг, сковав тяжелым свинцом почти бесполезное тело. Но даже не в этом была трагедия. Трагедия была в том, что маска жизни все еще светилась на лице — смеющаяся маска, украденная когда-то со стены пропитанного лицедейством театра. И ее любили. В этом и заключалась главная трагедия — еще любили. В этом и жила последняя надежда — любили. Хотя меня уже почти не было”.
Отдельное спасибо, Ефим, за точное и живое поминание Бориса Викторова: мы были к нему привязаны, как и вы.
Петр Вайль. Лосев: шестая книга. — “Знамя”, 2005, № 6.
Публикуется как текст краткого доклада по случаю присуждения малой премии Аполлона Григорьева (два других лауреата — прозаики Александр Кабаков и Анатолий Королев).
“<…> Позднее зрелое начало Лосева отмечает каждый пишущий о нем — и правильно отмечает: вряд ли еще найдется поэт такого калибра, публикующий первую подборку в 42 года и первую книгу в 48 лет. Позднейшим исследователям трудно придется без ювеналии. <…> Лосев в жизни остро смыслит и остро чувствует. В одном из лучших стихотворений книги „Как я сказал” — „Стансы” — детское послевоенное воспоминание звучит так просто, доходчиво и трагично, как умеет Лосев, а еще уж не знаю кто:
Седьмой десяток лет на этом свете.
