“Презумпция модности сейчас и есть официальная культура. Конечно, я никого ни в чем не обвиняю. Но мне все трудней и трудней в это вписываться”.
Андрей Сафронов. Для чего они пишут стихи? — “Сетевая поэзия”, Санкт-Петербург, 2005, № 1 (8).
Секс. Деньги. Слава.
Роман Сенчин. Тяжелая проза. — “Литературная Россия”, 2005, № 25, 24 июня.
“Уже чуть ли не общим местом стали надрывные слова: народ очень мало, катастрофически мало читает и что чтение — это труд. Согласен, чтение — это труд. Сегодня заставить себя читать хоть что- нибудь очень трудно. Много других источников информации, удовольствия постижения чего-то извне. И войти в чей-то, кем-то созданный мир можно, спокойно минуя книгу. Чтение перестало быть важным и необходимым занятием, каким было хотя бы десять лет назад (в 1995-м). <…> Конечно, во все времена было более чем достаточно книг сложных, скучных, заумных, вычурных, но, наверное, никогда они не составляли абсолютно подавляющее большинство. И, читая роман Олега Ермакова [„Холст” — „Новый мир”, 2005, № 3, 4], каждую страницу я брал с боем, после десяти — двенадцати мне требовался отдых. Я даже представлял себя со стороны: мне казалось, что я похож на слабограмотного беспризорника, усаженного за стол насильно. И вот, шевеля губами, по нескольку раз перебирая глазами строки, этот беспризорник осиливает пугающе громоздкое, малопонятное, тяжелое... Но я зачем-то сидел, шевелил губами, перебирал строки — зачем-то мне нужно было этот текст прочитать. И в итоге я не жалею”.
Тимофей Сергейцев. Массовое насилие и целостность России. Тезисы выступления. — “ПОЛИТ.РУ”, 2005, 21 июля <http://www.polit.ru>.
“Конечно, можно построить власть и не наследуя ничему. Так, Советский Союз вначале отказывался от исторической преемственности за счет обращения к проекту и поэтому смог отменить все предшествующие отношения, обязательства, а в этом смысле и все предшествующее право. Я-то сам являюсь сторонником проектного подхода. Но я не уверен, что если мы отказываемся от всей истории России до Советского Союза, то мы сможем восстановить какую-то легитимность. Для жесткости я бы определенно утверждал: так не получится. Но тем не менее современная Россия негласно принимает ровно тот исторический нигилизм, который был реализован в процессе строительства советской власти. Никто не восстановлен в правах — никому же не возвращено отнятое. <…> А главное — это права тех, кто жил на этом пространстве. Мы их собираемся восстанавливать или нет? На все разговоры о реституции у нас наложен негласный запрет (я имею в виду в политическом дискурсе — в литературе, в науке, возможно, что-то есть). На этом пути стоит проблема самоопределения, в том числе и самоопределения политиков. Политики не признают проблему преемственности, более того, никто даже не утверждает, что ее нет, — проблема просто замалчивается”.
О
Сказать почти то же самое. Беседовал Ян Шенкман. — “НГ Ex libris”, 2005, № 26, 21 июля.
Говорит Максим Амелин: “Нельзя сегодня написать то, чего никто никогда не писал, и так, как никто никогда не писал. Русский язык за четыреста лет поэтически разработан великолепно. Даже если начнешь писать верлибром, то неплохо бы поинтересоваться, что этот стих, между прочим, был разработан Михаилом Собакиным в 1738 году, и в технике его с тех пор ничего принципиально не изменилось. Единственное „но”: разбирать по косточкам стоит не свои стихи, чтобы понять, как они устроены, а чужие, не на собственном теле проводить медицинские опыты, а на трупах и экспонатах”.
“В поэзии нет демократии. Нет и не может быть. Разница же между посвященными и остальными принципиальна: только посвященные сегодня слышат и понимают то, что через пятьдесят — сто лет будет внятно каждому”.
“<…> в прошлом году в „Новом мире” вышли мои переводы из древнегреческого поэта Пиндара. Работа над ними — своего рода поиски языка для того, чтобы переводить „Одиссею”, путь от сложного к простому. На сегодняшний день „Одиссея” существует в переводе Жуковского, который переводил ее с немецкого и не передал, например, синтаксической структуры и многого другого. Это скорей переложение, чем перевод. Есть перевод Вересаева, хотя очень точный, близкий к оригиналу, но малопоэтичный. Так что как-никак, а два перевода. А у Пиндара — лишь один полный перевод, выполненный Михаилом Гаспаровым, причем перевод экспериментальный и для 70-х годов очень смелый, но передает ли он Пиндара полностью? Думаю, что нет, ведь строфика и метрика были отброшены, а в них пол-Пиндара. Так что разберусь, бог даст, с Пиндаром, а там посмотрим”.
Александра Соколовская. Роль поэзии в индивидуальном и видовом развитии человека. — “Сетевая поэзия”, Санкт-
