— Вы читали и помните этот роман, Алексей Дмитриевич! — В голосе Натальи послышался какой- то неожиданный интерес. Она будто бы даже ухмыльнулась и, на мгновенье оторвавшись взглядом от дороги, посмотрела на меня.
— Чего не хранится в моей помойке, — поднял я руку и театрально постучал пальцем по лбу.
Приехали. Темный трехэтажный дом, отблески от стоп-сигнала полыхнули по стеклянной двери. Наталья припарковалась в три уверенных и привычных движения.
— Мы живем здесь уже пять лет.
Надо было бы схватить Наталью за плечи, как только закрылась за нами дверь, прижать, почувствовать тепло тела…
— Я покажу дом, русские любопытны.
Обычный западный буржуазный дом, но довольно много книг. Внизу столовая, с низкой, над столом, люстрой, и гостиная-кабинет. Письменный стол в конце комнаты, с окнами в маленький садик, компьютер, большая цветная репродукция на стене, книжные стеллажи. Репродукцию я сразу узнал: “Аполлон, Гиацинт и Кипарис” Александра Иванова, картина висит в Третьяковке. Изломанный женственный Аполлон, приобнимающий хрупкого мальчика. Кажется, студенческая работа на выпуске из академии гениального автора “Явления Христа народу”. Аполлон выглядит расслабленным, Гиацинт — коварно-развратным.
Второй этаж. “Это моя комната”. Неширокая постелька, зеркало, платяной шкаф, комнатные туфли, сброшенные посередине ковра. “Это комната мужа”. Большой просторный диван, опять письменный стол, книги в углу грудой, книги на подоконнике, полусвет — наверху какой-то стилизованный, из керамики, светильник. Рядом — детская. Что-то замкнулось во мне, я стал неестественным и зажатым, будто герой романа, и все время думал, как следует себя вести. Пылкий и горячий любовник так себя не чувствует.
Как мне дальше продолжать эту сцену? Что пропустить по сравнению с жизнью, что придумать? Пожалуй, оставлю в стороне ужин, где витал дух прошлого и легкий ветерок нового отчуждения. Все оказалось законченным, прежний, летящий без вопросов и ответов, разговор умер. Мы почти с трудом поддерживали беседу. Так, разная сначала, пока Наталья ставила посуду, а я делал вид, что помогаю ей, разная болтовня. А на столе тем временем появлялись бокалы и воздушный — салатные листья и брынза — салат по-гречески. На кухне скворчало на сковороде, распуская свои ароматы, мясо. Наталья, оказалось, все же закончила здешний университет: в Германии бесплатное высшее образование. В университете она и встретилась со своим мужем. Молодой блестящий арабист-искусствовед. Любовь? Да, возникло определенное увлечение. Но основное я узнал уже за ужином.
Раньше в Наталье этого не было. Эвфемизмом, но с почти бесстыдной для наших русских женщин откровенностью она вдруг сказала… Вино горело в бокалах теплым рубиновым огнем. От вина ли, от пищи ли я немножко осоловел, и она сказала, впервые назвав имя мужа:
— Макс обладает одним врожденным свойством: он не до конца предан женщинам.
Я сразу же все понял. Массмедиа в наше время нас, советских олухов, научили все понимать с налета.
— А ребенок?
— Да нет, пока было увлечение, все получалось. Макс вроде даже позабыл про своих дружков. Ребенок этот — наш общий, я по-прежнему люблю Макса, он, как и вы, очень интересный человек. Ребенок сейчас у его родителей. Они знают, что мы живем сложно, и пытаются ребенка как-то от всего отгородить. Они очень богатые люди.
— А ты знала обо всем этом? — В русском языке слово
Мы уже приступили к мясному блюду. Разговор, который здесь имеет несколько другую, литературную, что ли, форму, в натуре был длиннее и невнятнее и происходил, естественно, дольше. Мы выпили по бокалу вина, еще долили бокалы, съели прекрасный греческий салат. Я наслаждался хлебом, который, может быть, есть только в Германии, — хлебом с проросшим зерном, впеченным в тесто. Наталья во время этого разговора что-то приносила из кухни и что-то уносила на кухню. Может, в этом была простая уловка, когда себе или другому дается пауза — подумать, подготовить ответ либо следующий вопрос. Мне показалось, мы опять приблизились друг к другу и прежнее облако электродугой взаимопонимания вновь появилось между нами. Я уже начал торопить время. Что мне какой-то муж-арабист с размытыми предпочтениями? Разве не другое интересует меня здесь и теперь? Но разговор надо было поддерживать, откровенность до опустошенности была нашим правилом игры, которое установилось еще тогда, в кёльн- ской гостинице.
— Я знала, я догадывалась, а потом он мне сам все рассказал. Мы оказались в одинаково бесправном положении: у меня был заканчивающийся вид на жительство и не было работы, родители Макса сказали ему, что оплатят его путешествие на Восток и будут продолжать снабжать его деньгами, если он женится. Родители были в курсе. Им нужен был определенный статус сына. Как раз в это время мой будущий тесть баллотировался на должность мэра в городке, где они проживали.
Я ответил, как мне показалось, удачно:
