Какая же здесь последовала пауза! Но мне кажется, она уже знала мое решение. Молча я выпил, молча до дна выпила свою рюмку Серафима. Она продолжала меня искушать:
— Забирай жену, забирай книги, я вас здесь устрою много лучше, чем вы сейчас устроены в Москве. Не получится с моим бизнесом, будешь преподавать в университете, ездить по Германии, писать свои эссе… или романы. Мне плохо здесь одной. Ничего от тебя не требую, ты просто как чемодан с моими воспоминаниями. Я хочу, чтобы этот чемодан стоял у меня под кроватью.
По моему лицу она все поняла. Серафима умная женщина и, как сама призналась, прочла все мои книги. Ничего я, сидя в любом другом, самом распрекрасном месте, не напишу. Мой репортаж — это всегда из кухни, от очага. Ох, как заманчиво выглядело это предложение! Но жизнь никогда не начинают сызнова. Прошлое для некоторых людей имеет ббольшую ценность, чем жизнь. Я принадлежу к их числу. Я люблю свою обветшалую квартиру, рассказы Саломеи о ее выступлениях в Осло, Будапеште и Метрополитен-опера, каждый из них я слышал раз по двадцать; я люблю ее жалобы на свое самочувствие, которое и не может быть иным, как очень плохим; я люблю свою собаку Розу, которая, как только я уехал, по преимуществу лежит на коврике у порога — ждет; я люблю свою проворовавшуюся Москву, с ее сумасшедшей Думой, с милиционерами-оборотнями и министрами-оборотнями, я еще не все знаю о Пастернаке — вот был фрукт, и о Ломоносове — тоже, как и любой гений, со всячинкой. Я хочу в Москву, я хочу написать их “совместную” историю и быть обруганным за нее моими недругами и завистниками, которых я тоже люблю. Прощай, молодость, прощай, Серафима, прощай, Германия!
— Нет.
Мы прощались на том же месте, где совсем недавно смотрели на облака. Какие-то подробности я не узнал, но ни жизнь, ни литература не требуют полного досье. Досье на каждого хранится в двух экземплярах: одно у Бога с Его вечной и неиссякаемой милостью, а другое — в очень важном ведомстве нашего президента-германиста, кое сейчас под руководством господина Патрушева. Боюсь, отдельные страницы в них не совпадают.
Я почти поднял Серафиму с кресла, когда обнимал. Плечо было хрупким и легким. Запаха водочки я от нее не почувствовал, потому что сам был не тверез, но духи у нее были терпкие и, видимо, дорогие. Это был новый для меня запах. Прощай, Серафима. Может быть, навсегда. Но жизнь совершает такие зигзаги, что лучше не говорить “никогда”.
Огромный лимузин, прижимаясь к булыжной мостовой, пересек площадь и мягко, как зверь, исчез за ратушей. В “Короне” кельнер уже закрывал дверь. Мне надо было спуститься с холма, со скалы, пересечь старый ботанический сад, своим ключом открыть пряничный домик гостиницы и лечь спать.
Я уже прикинул, что еще позвоню во Франкфурт. Предстарость — чудное время: отказать в один день сразу двум женщинам!
Окончание. Начало см. “Новый мир”, № 10 с. г.
Пятиконечный знак
