За мостиком с лебедями и утками большая стоянка авто преподавателей. Все машины с разными наклеечками на переднем стекле: не на каждую площадку поставишь машину, а лишь в зависимости от наклеечки, от ранга. Стоянка вплотную примыкает к административному зданию университета, современному — стекло, бетон, разводные двери, — но довольно безобразному, построенному лет тридцать назад с привычной немецкой экономностью, переходящей в скаредность, что и отразилось на здании. Внутри я уже побывал — довольно скучно, чуть чище, чем на филфаке МГУ в Москве. Там тоже сэкономили, рядом с высотным зданием на Ленинских горах выстроили многоэтажный длинный, как кишка, барак. Не спасает даже башня с часами и флюгером наверху, возведенная рядом. Это еще и колокольня. Не спасает, не облагораживает…
Все пространство в университетском дворе и около — еще не тот университет, вернее, не то здание университета, где учился у Вольфа Ломоносов, а у Когена — Пастернак. Оба немецких профессора были людьми нервными, оба высоко чтили своих учеников и привечали их. Один потребовал за свое членство в Российской академии и переезд в Петербург какие-то немыслимые деньги и остался в Германии, а другой, когда папа Пастернак, знаменитый художник и академик живописи, хотел написать с него портрет, ответил, что позирует только художникам иудейского вероисповедания. Странноватые ребята! Здесь возникает вопрос о христианстве и православии Пастернака, но стоит ли об этом говорить в лекции?
После нового университетского комплекса лучше свернуть направо и, продолжая удаляться от центра города по пешеходному мосту, поддерживаемому на весу стальными канатами, пройти на другую сторону Лана. Внизу — неширокая река, слева, в ее заливаемой весной пойме, вдоль нижнего города до другого моста — волейбольные и баскетбольные площадки, футбольные поля, детские городки, беговые дорожки, а направо река немножко побежит вдоль улиц и строений и уткнется, как конь в кормушку, в ослепительно бирюзовые поля и пастбища. Собственно, уже на этом висячем мосту становится ясно, что Марбург — до сих пор город студенческий. Почти по прямой этот мостик соединяет с другим берегом Лана, на котором расположены современные бесконечно вытянутые здания факультетов. Выстраивается маршрут: от старого здания университета — доминиканского аббатства, экспроприированного решительным маркграфом Филиппом для первого в Германии протестантского университета, через новые административные здания и ряд факультетских аудиторий к основной учебной площадке. На ней, вытянувшейся вдоль реки, расположена и менза, университетская льготная столовая. Пешеходный мост — это артерия, по которой в одну сторону идут голодные, а в другую — сытые.
Именно на этом пешеходном мосту, упруго раскачивающемся под шаг идущих и на всех спицах едущих по нему, видно, как много в Германии молодых людей, желающих получить университетское образование. Еще заметно: подчас люди эти этнически очень отличаются друг от друга: немцы, японцы, китайцы, турки, а теперь и русские — их тоже много. В восемнадцатом веке из России поморский крестьянин тоже был не один: с ним рядом учились семнадцатилетний вьюнош Дмитрий Виноградов и Густав Ульрих Рейзер, сын одного из служащих академии. Во времена Пастернака, как осталось у него в бумагах, среди студентов были испанцы, англичане, японцы.
Идем вдоль реки, по ее течению, то есть влево, почти в обратную сторону. Как только заканчиваются современные учебные корпуса, из-за домов выскальзывает шоссе и мчится вдоль реки, они идут параллельно — шоссе и река. И метров триста-четыреста придется идти по очень скучному шоссе, держа по левую руку зеленые заросли прибрежья — Ho-Chi-Minh-Pfad, тропинка Хо-Ши-Мина, как называют это место студенты, — а справа бензоколонка, хозяйственные магазины, частные мастерские. И все это время, стоит лишь повернуть голову чуть влево, виден огромный графский замок на скале и — ни одной дымящей промышленной трубы. Может быть, в городе есть немного электроники, а так никакой промышленности, чуть ли не сплошное средневековье. И почему-то всюду вспоминается Кафка. Для русских есть что-то кафкианское в самой атмосфере этого города.
Но вот гаражи, витрины магазинов бытовой техники и хозяйственных принадлежностей кончились. Лютую зависть вызывают у меня эти стиральные и посудомоечные машины новейших фасонов, электрические пилы, лобзики, дрели и шлифовальные машины, кухонные комбайны, садовые тракторы и мотоблоки, похожие на аппаратуру иллюзионистов в цирке — никель и яркая краска. А какой садовый инвентарь — лопаты, грабли, вилы, мотыги — с ручками, так же тщательно отделанными, как епископские посохи и маршальские жезлы! Впрочем, у нас на родине это все тоже есть, но здесь будто видишь первоисточник. А какой интерес эти предметы и механизмы вызвали бы у Ломоносова и Пастернака! Одного захватывала причинно-следственная связь, механика и взаимодействие, его ум парил над явлениями природы, рычагами жизни, и докапывался до причин. Другой, который ближе к нашему времени и в детстве не вкусил соленого пота и мышечного напряжения, того, что мы называем простой работой, как ни странно, любил физический труд, садовый инвентарь, любил, раздевшись до трусов, работать в огороде. Воистину, великие люди всегда странные.
Выставка изобретений человеческого гения, отлитого в бытовые формы, завершилась, и сразу перед зевакой, как везде в пунктуальной Германии, гроздь светофоров, указателей, которые в таком небольшом городе имеют скорее символическое значение, и — некоторое свободное пространство. Шоссе здесь делает развилку и уходит дальше, в какие-то германские просторы, одно ответвление поворачивает направо, к зданию вокзала, а другое налево и, как бы по малому кольцу, возвращается в город.
Но все-таки пока пойдем направо, к вокзалу. Может быть, этот вокзал сделать неким обрамлением моей лекции? Важно ведь не то, что ты читаешь студентам, какие факты приводишь, а как эти факты и весь образ лекции и лектора изменяют сознание слушателя, вызывают в нем внутреннюю работу. Скользят по сознанию или “заводят мыслительный механизм”?
Вглядимся попристальнее в здание вокзала, отчасти похожее на летний павильон в Петергофе. И нечего воротить нос, ссылаться на свое историческое чутье и последнюю войну, во время которой союзники во многих городах Германии не оставили камня на камне. Марбург не бомбили ни разу, будто чья-то воля распорядилась, чтобы ни одна бомба не упала на эту средневековую сказку. Так что вокзал почти наверняка “тот”, и те же перспективы города открываются отсюда, что и сто, и двести лет назад. И та же улица идет от вокзала… Когда, перебравшись через мост, она повернет у здания почтамта и через пару сотен метров остановится в изумлении перед первым в Германии готическим протестантским храмом — церковью святой Елизаветы, — будет смысл задуматься, почему Марбург не бомбили. Но это моя догадка. А пока стоит получше вглядеться и в здание вокзала, и в ступени ведущей к нему лестницы. Этот вокзал в жизни Пастернака и всей русской литературы имеет огромное значение.
В начале мая 1912 года, очень скромно одетый — на нем серый отцовский костюм пошива 1891 года (зафиксировано документально), — по этим ступеням сбежал только что приехавший сюда молодой
