*
За Волгой, ударившись оземь, кувыркаючись, как головня,
он не дает мне заснуть, просвистав сквозь лесной океан…
…Когда ты вспомнишь младенчество, воспитанник мой, каштан,
то над собой увидишь склонившуюся меня.
Такую меня не знаешь — крестящую монитор,
целующую у ели сизо-вишневый фетр,
к Манежу в авто скользящую, как в детстве на санках с гор,
в той дальней земле, где царствуют лиственница да кедр;
меня, на чужие рукописи ухлопывающую жизнь,
“стоять!” — с интонацией ротного себе твердящую вслух,
с издевкой, с “г” малоросским цедящую слово “трагизьм”,
живущую, как с пробитым легким солдат-лопух,
запомни меня большой, молоко несущей ежу…
С ночной сигареткой и чаем — печально мое торжество.
А тот, неотрывно глядящий, не знает, что я ухожу,
что я, ему улыбаясь, благословляю его.
* *
*
…Он пашет на той же волне и безумно созвучен со мной,
а всем остальным, как мадам аравийских пустынь,
закрывшись до глаз, лепечу: “Проходи, мой сахиб, стороной.
Да, именно ты. Отвали, и отвянь, и отзынь!”
Никто никому, да, никто никому не родня.
Близки лишь вагоны, где литеры “Д.В.ж.д.”…
И не неприятно теперь уж мне слово “фигня”,
и Унгерна фотку спросила спроста о дожде.
И тут же барон отрядил водяные полки
бить в жесть подоконников на Патриарших прудах…
…Да, только один соразмерен, как слепок руки,
вполне равнодушен ко мне и всецело в трудах…
И это отрадно. Он дальше прорвется, чем я,
