Новый Мир ( № 1 2006)

на вокзале за пять минут до отправления поезда и за секунду до того, как Никита, утопив окурок в луже, повернулся, чтобы подняться в вагон и никогда больше не увидеть замечательный город Подольск.

— Ну, и куда ты собрался? — спросила седая девушка, уничтожающе глядя на Никиту, уже поставившего ботинок на подножку.

— Я мимо еду, — ответил Никита, смутившись. Но спустился обратно.

Девушка фыркнула:

— Он мимо едет! Надо же! Какая наглость! Ты ко мне приехал! И мог бы ради такого случая почистить обувь и быть полюбезнее! Пойдем!

Тут девушка помахала бутылкой “Анапы” и решительно двинулась к виадуку.

— Подождите, я рюкзак заберу! — крикнул вконец растерявшийся Никита.

Девушка резко обернулась и смерила наглеца взглядом. Нет, не так: взглядом, который, как она любила говорить в “прошлой жизни”, “в лучшем случае убивает наповал, в худшем — делает импотентом”. Но потом почему-то улыбнулась (этого она не делала тоже с прошлой жизни) и, дружески замахнувшись на почти убитого Никиту бутылкой “Анапы”, ласково сказала:

— Мы с тобой, гаденыш, на вы не переходили. Дуй за своими шмотками!

“Анапу” они распили прямо на виадуке. После чего Эля весело блевала на проходящие внизу поезда, приговаривая:

— Это меня от кислорода развезло, я год из дома не выходила!

— И на обломках самовластья напишут наши номера! Демократическая партия политзаключенных России! — Глубокой ночью Эля декламировала Александра Сергеевича Пушкина, обращаясь то к Никите, то к замшелому Владимиру Ильичу Ленину, понуро стоявшему на обглоданном пьедестале в самом центре Подольска. Когда следом за словами великого поэта в ее этюдах замерцали какие-то современные маргиналии, у памятника затормозил милицейский “уазик”.

— Го-го-го! — захохотала Эля сквозь растрепанные, как у ведьмы, седые космы. — Давненько меня в живодерню не забирали! Го-го-го!!!

У Никиты и даже у привыкшего ко всему Ильича от этих раскатистых “го-го-го” мороз пошел по коже. Из машины вышел Алеша, взял Элю за руку и тихо сказал:

— Поехали домой…

— Ах, это ты, мой рыцарь бедный, худой и бледный, — высказалась Эля, а потом молниеносно нырнула на асфальт и тут же заснула.

Домой беглую Елену везли на милицейской тачке. Алеша всю дорогу молча плакал и улыбался сквозь слезы, глядя на расплывчатые пятна фонарей. Очки он где-то потерял, бегая по Подольску в поисках своей своенравной судьбы.

 

5

— Я не могу спать! У меня по всей голове очаги возбуждения! Вся голова в таких пожарах! Растут вместо волос! И горят в разные стороны! Ве-се-ло! — захлебывалась в трубку Яся. Было четыре часа утра. Яся звонила откуда-то из-под Парижа.

“Кокаин, вино или просто Франция?” — гадал Никита. Да какая разница. После каждой ее фразы неизменно стоял восклицательный знак. От внешних стимуляторов это не зависело.

Она уходила от всех, кто ее любил. А любили ее многие. Но Никита никак не мог отпустить ее. Прошло уже три года. Он стал ее лучшим другом. И безропотно выслушивал жалобы на новых любовников, на хамство и беспредел продюсеров и восторги по поводу “Невидимок” Чака Паланика, где все описано так, “будто это не какой-то паршивый янки, будто это я сама писала!”.

Можно сказать, они выросли вместе. В самые важные годы жизни — с семнадцати до девятнадцати лет — они были неразлучны. Поэтому часто Никите казалось, что Яська — это сестра, которую он знает столько, сколько помнит себя. А сестру вычеркнуть из судьбы невозможно. Он и не пытался. Воспринимая все как должное.

Первый год после Ясиного ухода (она, с ее страстью к громким словам, называла это не иначе как “предательство”) был для Никиты “сезоном в аду”. Она уехала в Швейцарию. Никита на всю жизнь возненавидел эту маленькую нейтральную страну, равнодушную ко всем мировым войнам и его