И сердобольная Яся пошла. С тех пор главным интересом ее неспокойной жизни надолго стало избавление от маньяка.
Тремор ходил за ней по пятам. Ночевал в подъезде, нес караул на крыльце универа. Куда бы Яся ни пошла, он следовал в некотором отдалении, громко скрипя зубами и сверля Ясину спину взглядом, который требовал немедленного вмешательства психиатра. Ясины друзья время от времени замечали хвост и выражали обеспокоенность. А Яся беззаботно отмахивалась:
— А, это мой личный маньяк! Он неопасный!
Когда Яся оставалась одна, деликатный Тремор догонял ее, чтобы открыть “сестренке” очередную горькую страницу своей биографии. Чаще всего истории были про “друганов” Тремора, которые все, как один, уже погибли, точнее, по меткому его выражению, “отдуплетились”.
Однажды Тремор, находясь в лирическом состоянии духа, затащил Ясю на кладбище, где лежали все “отдуплетившиеся друганы”. И целый день водил ее между могилами и выл душещипательные песни из репертуара Михаила Круга. Про то, что “все кореша откинулись, а я один остался”. Яся пыталась спастись бегством, но Тремор крепко держал ее за руку.
Когда стемнело, Тремор развел костер на обочине федеральной трассы, усадил Ясю на гнилое бревно и поведал ей о том, как хорошо было в Советском Союзе. Со слов ностальгирующего комсомольца выходило, что в Советском Союзе было хорошо исключительно потому, что все “друганы”, промышлявшие гоп-стопом, тогда еще были живы и каждый день сообща выпивали водку за 3 рубля 62 копейки в “капельнице” на углу проспекта Ленина и улицы 25 Октября…
Но события очень быстро приняли менее идиллический оборот. Тремор вознамерился жениться на Ясе. Свадьбу он планировал устроить 7 ноября, под транспарантами и бархатными обкомовскими знаменами. Тремор больше не называл Ясю “сестренкой” и изводил ее своеобразными просьбами, которые должны были показать всю силу и глубину его комсомольской страсти.
— Ты только прикажи, и я прыгну с этого моста! — говорил Тремор, тараща свои безумные голубые очи.
Яся не хотела, чтобы Тремор прыгал с моста, так как было уже холодно.
— Ты только намекни, кто тебя обижает, я их заставлю пешню сожрать! — Тремор возбуждался еще сильнее и со всех ног бросался домой, где в чулане хранилась та самая зловещая пешня. Потому что Яся не знала, как выглядит пешня, и наивно думала, что это отравленная пшенная каша. Пешня оказывалась большой железной палкой, которой рыбаки прорубают лед. “Сожрать” пешню было очень трудно и, наверное, очень больно. Яся не хотела, чтобы кого-то постигла эта участь.
— Я никого так не любил, как тебя! — продолжал Тремор свои серенады. — Только в двадцать лет одну девочку. Но потом я увидел, как она сидит на коленях у другого. Хахаля я пинками спустил с лестницы, а ее поставил на табуретку, зачитал приговор и повесил на шнуре от магнитофона.
— Приговор?! — изумлялась Яся, как будто в этой истории не было других поводов для изумления.
— Да, специально написал, чтобы все по правилам было: “Ты, сука, приговариваешься к смертной казни за предательство”. Сглупил, конечно. Из-за этой бумажки менты потом залупились, не хотели аффект признавать. Мол, в аффекте человек не станет приговоры и всякую демократию разводить, а сразу от..ярит.
— И надолго тебя посадили? — вежливо интересовалась Яся.
— Черта с два! Никто меня не посадил. Провод подвел. Оборвался. А эту иуду потом совесть замучила, пошла, забрала заявление, сказала, что претензий не имеет. Еще бы она их имела, тварь подлючая!
Тут Тремор, окончательно перегревшись, в сердцах начинал избивать бетонный забор и успокаивался, только рассадив кулаки.
Любой на Ясином месте после таких историй крепко бы задумался. Но Ясе это было несвойственно.
Кульминация комсомольской любви настигла ее в новогоднюю ночь. Тогда они с Никитой в очередной раз “расстались навсегда”, и гордая свободная Яся отправилась отмечать главный национальный праздник в общагу педагогического университета.
Под утро, когда большинство будущих учителей уже приникло к пыльному полу, а наиболее жизнеспособные особи — к противоположному, на пороге появился Тремор. Он с трудом держался на ногах, весь был залит кровью, а в руках сжимал топор.
— Со мной пойдешь! — изрек Тремор голосом Бледного Всадника, увидев Ясю, грустившую на подоконнике. Амурные поползновения комсомольца тогда уже были окончательно отвергнуты, и краснознаменная свадьба расстроилась.
— Куда пойду? — спросила любопытная Яся.
