У него ни детей, ни жены…
Сополагаются как одновременно возможные не только различные культурные мифы (Холмс в Одессе: будто бы такое расследование действительно упоминается у Конан Дойла, — или финал текста, где возникает недвусмысленный намек на тождество Ватсона и Джека-Потрошителя), но и более тонкие оттенки смыслопорождающих моделей (афганская война, на которой побывал Ватсон, естественно отдает “нашей” афганской войной: “Для того ли в Афгане он кровь проливал, / и ребятам глаза закрывал…”). Но если это и постмодернистская стратегия, то в очень малой степени: превалирует не ирония над миром и безразличное каталогизаторство, но в первую очередь самоирония, готовность сдаться материалу, поверить в его превосходство.
Лирическая язвительность Галиной (“Сиди в своем пруду, / Люби свою среду, / Глотай свою еду, / Дуди в свою дуду!”) приобретает характер экзистенциальной программы, построенной на парадоксальном, казалось бы невозможном сочетании бихевиоризма, этологии — с метафизикой. Мир инстинктов и мир сущностей сходятся в дольнем мире и играют в свою малопонятную игру.
Данила Давыдов.
Второй городской альманах
Александровская слобода. Историко-литературное художественное издание.
Выпуск второй. Александров, Литературно-художественный музей Марины и Анастасии Цветаевых; “Изографус”, 2005, 346 стр.
Историко-литературные издания своим появлением напоминают об известном библейском афоризме — “Время собирать камни, время разбрасывать камни...”; они собирают разбросанные временем осколки наследий и судеб. Не составил исключение в этой колее и альманах “Александровская слобода”. Второй выпуск альманаха появился спустя семь лет после первого1. Издание осуществлено на средства, полученные по гранту Президента Российской Федерации.
Городские альманахи — явление нечастое, но для отечественной культуры и истории исключительно ценное, ведь в них обычно находят отражение материалы, любовно собранные еще “непрагматическим” поколением, для которого невещественные культурные ценности не подверглись девальвации, они — в крови.
Немалое пространство альманаха отдано теме краеведческой, что закономерно. Тут и “историографические” сведения про александровские окрестные места — о селе Крутец, селе Шимохтино, о возвышенности с таинственным названием Ликоуша, где некогда были языческие игрища, а потом народные гуляния, как говорят, во времена императрицы Елизаветы Петровны также весьма вольные…
Местность эта непредставима без исторических реалий и подробностей того особенного периода, когда из Александровской слободы царством московским управлял грозный царь Иоанн. В этом смысле в альманахе кроме краеведческих подробностей особый интерес вызывает публикуемая впервые небольшая повесть Андрея Канцурова “Месть Иоанна Грозного (апрель 1572 года). Дело о четвертом браке”. Это живое, до кинематографичности яркое повествование создал историк-византолог, столь знающий и увлеченный, что может нарисовать план-реконструкцию Константинополя по основным историческим периодам. В данном же случае, проникая в кровавое время Иоанново, он описывает, как Грозный покарал свою жену, Анну Колтовскую, за измену... Да, даже всесильному владыке могла изменить венценосная супруга. И изменила с княжичем Борисом Ромодановским. Когда дело открылось, Иоанн в жестоком гневе собственноручно растерзал посохом своим обидчика, царицу же Анну велел насильно постричь в монахини. Текст динамичный, исторические подробности реальны. То, что Иоанн в гневе “схватил посох и стальным жалом пригвоздил ногу Бориса к полу”, напоминает нам строки из известной книги “Иван Грозный” К. Валишевского: “Быть может, некоторые даже видели картину, изображавшую Ивана, который принимает гонца: царь слушает чтение письма (князя А. Курбского. — С. А. ), опершись на свой посох, наконечником которого он пригвоздил к полу ногу Шибанова” (этот же сюжет в балладе А. К. Толстого “Василий Шибанов”). Надо сказать, что для царя Иоанна расправа над четвертой, изменившей ему женой была на самом деле далеко не кровавой. Одну из своих жен он утопил, другую, Василису Мелентьеву, тоже, кстати, за измену, приказал отпеть и зарыть заживо. Так что А. Канцурова не заподозришь в том, что сюжетом ему послужила самая страшная страница из брачных историй царя.
В рубрике “История края” находим и “Некоторые дополнительные сведения о пребывании цесаревны Елизаветы Петровны в Александровской слободе”. Это краеведческий очерк с использованием архивных материалов, посвященный событиям начала XVIII века — когда Елизавета во время царствования Анны Иоанновны была удалена в Александровскую слободу и провела там “самое мрачное десятилетие в своей судьбе”. Однако цесаревна оставила по себе добрую память: учредила в 1745 году указом школу при Александровском конном заводе, отстроила вновь амбары, лавки, дома после пожара 1735 года.
Естественно, что целый ряд публикаций отнесен к истории цветаевской семьи. Сестры Цветаевы жили в Александрове в 1915 — 1917 годах.
Текст Анастасии Цветаевой “Александров” дает ранее неизвестные страницы жизни сестер. В изданиях ее “Воспоминаний” были опубликованы лишь краткие фрагменты-главки этой цельной части, носившей в рукописи и машинописи номер 25. Сколько живого и трагического в свидетельстве младшей Цветаевой, зорко и тонко отразившей свою серебряную эпоху! Печалью и искренностью веет от
