На вагончик садятся сороки, поднимают трескотню.
Водка допита. Он смахивает бутылку и банку в траву. Берет корзину, неуверенно встает.
Подходит к вагончику, пробует открыть дверь. Не поддается.
Он сильно пьян. Заходит за угол, отливает. Оступается, падает.
Сороки трещат.
Встает, застегивает ширинку.
Упирается ногой, тянет. Стонет от напряга.
Едва повернув петли, протискивается внутрь.
Пыльный свет сочится из проржавленных в металле кружев.
Он начинает икать. Задавливает плотно дверь. Забивает отрезком трубы щеколду.
Падает, встает, пинает все, что оказывается под ногой.
По вагончику передвигаться сложно из-за нагромождения досок, бруса, дощатых щитов. Все это валится на него. Он отбрасывает, спотыкается. Бормочет:
— Только… Где ты?.. Я дойду, Маха. Дойду…
Чугунная решетка, прислоненная к развалившемуся ящику, ударяет его по ступне. Он видит лежанку, полную лапника, сухой травы. Отбрасывает корзину, споткнувшись, забирается на полати.
— Дойду…
Засыпает.
Во сне он храпит, поворачивается, стонет.
По стене ползет луч — спица небесного колеса.
Пятнышко света наползает на пришпиленную вырезку из журнала. Это портрет Гагарина, в шлеме. Пятнышко останавливается. Тает.
На исходе петли пылит по дороге автобус. До выезда на заброшенное шоссе еще шестнадцать километров.
Ранние сумерки.
Рабочий карьера лезет на стойку, включает четыре прожектора. Один направляет в сторону лощины, где стоят два заброшенных вагончика. Косой свет вдали выхватывает слабую тропинку.
Парень влезает в кабину дробилки, пускает дизель. Прогрев, дает малый ход. На многие километры пустоши раздается, эхом перекатывается таинственный ход машины. Будто где-то далеко на узловой станции не спеша верстают порожние составы. Дробилка по сантиметру вгрызается в известняковый разлом.
Карьер полон белого света.
В глубинах ночи он таится ослепительным зернышком.
Крепкий веснушчатый парень спрыгивает с дробилки. У него в руках ружье.
Таинственный гул машины будит человека в вагончике. Он ворочается, из-под лежанки сыплется труха. Нащупывает в корзине флягу и, приподнявшись, делает несколько глотков.
Вспоминает, как его товарищ перед отплытием пугал их. Что, мол, в этих пустых местах царит аномальная зона. Смеялись: пускай заберут, зато на “тарелке” полетаем.
