— А ведь какая большая семья была бы — в гости, наверно, друг к другу ездили бы, может, учились бы вместе, жили по соседству. Между прочим, моя мама была не старше твоей, могла бы и по сей день жить-поживать да добра наживать...
— Да... — потягивается она, — нелегко тебе с таким характером. Вот уж не ожидала. Тебе только в церкви покойников отпевать. Большие деньги, говорят, можно на этом заработать. Как муж-то тебя терпит? Кстати, что ж ты про Евгения своего не спрашиваешь?
— Своего? Мы с ним двадцать лет как развелись.
— Восемнадцать, — уточняет она. — И не по твоему желанию.
Вот как далеко простирается их осведомленность!
— Не по моему, — подтверждаю я.
— Между прочим, со второй женой тоже развелся.
— Не может быть!
— Точно говорю. Ты, вообще-то, поела бы. Хватит уж прошлое ворошить.
— Спасибо, не голодная вроде бы. Мы тут неплохо питаемся.
— Все равно. По таким ресторанам небось не каждый день ходите. Разошелся и женился на вдове с двумя детьми. И своего в придачу привел. И еще двоих родили.
— Что ж, приятно слышать.
— Приятно? Что ж тут для тебя такого особо приятного?
— Не совсем, выходит, дурной человек... Если стольких детей растит.
— Крестился потому что.
— Да ну?!
— Точно!
Да уж... Неисповедимы пути твои, Господи. Если только она не врет. Но тут вроде бы и смысла никакого нет врать. Разве что из любви к искусству... Рассказала бы лучше про Любу. Люба-то куда подевалась? Может, ждет, что я сама спрошу? Так я ведь не спрошу. У нее — ни за что не спрошу. Что же это такое получается: вместо портрета товарища Сталина — иконы? Бедный товарищ Сталин — последнее прибежище...
— Ты про всех так подробно знаешь или только про меня? — интересуюсь я, подхватывая на особого профиля вилку кусок нежнейшей осетрины. Действительно: не пропадать же добру.
— Такая наша обязанность — знать, — усмехается она не без гордости.
Что ж — у каждого своя стезя и свое призвание.
— Про Паулину тоже знаешь? — решаюсь я приступить к главной теме. Ведь не затем я сюда явилась, чтобы предаваться воспоминаниям детства и наслаждаться изысканной кухней.
— Паулина... Паулина — особый случай, — тянет она уклончиво и даже как-то досадливо поморщившись.
— Ваша работа? — спрашиваю я, заранее предвидя естественные возражения, но пусть знает мое мнение об их организации.
К чему нам лукавить и притворяться? Объяснимся на смелую ногу.
— Да ты что! Что нам, делать больше нечего? Связываться с чокнутыми неврастеничками!.. Небось муженек ее драгоценный.
— Не думаю. Он задирист, но не агрессивен. Если и агрессивен, то только на словах.
— Да? Ты так полагаешь? А тебе известно, за что он в первый раз сел?
