Филонов?!
Уже двигаясь к выходу, он вдруг почувствовал некоторое раздражение, которое вызвало неприятное ему сочетание чего-то голубоватого и красного. Слишком много красного. Он подошел поближе и, не глядя на картину, стал читать фамилию художника. “Кузьма Петров-Водкин” — вот что он прочел. Питер ухмыльнулся: “Почти тезка”. Его знаний русского языка (привьет, спасьибо, воудка, тсар Пьетр, Питерсбург) хватило на этот нехитрый вывод. Петров — почти Питер. А Водкин или Бейлис — не очень большая разница, все равно алкоголь. Столь любопытное умозаключение привело к тому, что Питер, преодолевая врожденное отвращение к красно-голубому, все-таки посмотрел на полотно. Там был берег реки, несколько почти нереальных мальчиков, как будто выструганных из деревянных чурочек, что-то еще и гигантский — Питеру показалось, что он вырезан из бумаги, — кроваво-красный конь, перечеркивающий собой все перечисленное. Теперь Питер прочел и название картины: “Купание красного коня”. Кто кого купал, Питеру было совершенно неясно. Скорее конь мог не только выкупать, но и утопить всю компанию.
Все это Питеру категорически не понравилось, хотя название заворожило — в нем была сказка. Еще в детстве он придумал одну игру. Разглядывал какую-нибудь картину, а потом в нее мысленно пристраивал сюжет из другого художника, из другого времени. Получалось занятно. Он отошел подальше — картина была довольно крупной — и, чуть прикрыв глаза, попытался вместо коня представить себе “Девочку на шаре”. Вышло чуть лучше, девочка была занята делом — она удерживала равновесие, стоя на синеватой сфере, — и не таращилась на Питера, в отличие от одного из мальчишек. Но девочка была такая хрупкая, а конь такой мощный, он выталкивал девочку из сюжета, она могла упасть… Питер открыл глаза — красный конь рвался к реке. А Питер направился к выходу.
Оказавшись на улице, он пошел было в сторону метро, но свернул налево и очень быстро вышел на площадь перед Русским музеем. Тут его внимание привлекла вывеска над входом в угловой подвальчик. На двух языках было написано — “„ДЕНЬ ‘БЕЙЛИСА‘”. Только у нас. Почти бесплатно”. И чуть ниже: “Мы варим кофе лучше всех”. Первая надпись приятно удивила Питера ван Бейлиса-младшего. А вторая увлекла в недра гостеприимного заведения.
Место, где оказался Питер, нельзя было назвать маленьким кафе, но один из залов — сводчатые потолки из старого некрашеного кирпича, стены с изразцовыми нишами — понравился Питеру. Там было всего четыре крошечных столика со столешницами из толстого черного стекла. В ожидании официанта он стал рассматривать зал. Из соседнего помещения раздавался смех и доносились звуки какой-то знакомой мелодии в ритме самбы. Питер даже захотел потанцевать, но в зале, кроме него, никого не было, и он занялся делом.
Он достал краски, одну из приготовленных плиток и стал набрасывать фон, тем более что и канонический изразец в интерьере, как уже было сказано, присутствовал. А стоило слегка вывернуть изразцовое пространство ниши — и получалась замечательная печка. Или камин. Еще раз цепким профессиональным взглядом он охватил небольшое помещение и заметил, что один из столиков хранит следы чьего-то присутствия. В центре стола стоял большой, сиреневого стекла толстостенный бокал на низкой ножке. В бокал на треть была налита кремовая непрозрачная жидкость, которая туманила его стенки, отчего они мягко светились в лучах старинного фонарика.
Вообще соседний столик был очень удачно, с точки зрения Питера, освещен — как маленькая сцена. Оставалось дождаться появления действующих лиц. Времени у Питера было предостаточно, кофе уже принесли, и восхитительный к тому же. Пьеса должна была начаться с минуты на минуту. “Интересно, какая она будет”, — подумал Питер. Послышался звук открывающейся где-то двери, по залу пронеслась прохладная волна, и Питер уловил знакомый аромат. Запах явно шел из сиреневого бокала. “Так это „Бейлис”, — сообразил Питер, — как же я раньше не подумал. Но тем лучше, тем лучше”. Питер обожал знаки, которые подкидывала иногда жизнь. Сегодняшний день был щедр на них. Сначала его тезка —
