Новый Мир ( № 7 2006)

И Государь Александр Павлович, и граф Аракчеев были людьми военными, и не просто военными, но выучениками павловского времени, когда строю и всему воинскому порядку уделялось особое внимание. В нашей исторической литературе и у многих современников этих царствований можно найти бесчисленное множество издевок и насмешек над муштрой, «поэзией носка», шагистикой и прочими, как им казалось, бессмысленными затеями и Павла, и Александра, и его брата Николая I. А между тем воинский строй был как раз одной из важнейших компонент правильно организованного «идеального» общества, как его понимали в XVIII — XIX веках. Кроме того, воинский порядок есть внешняя рамка воинского приказа, принципа повиновения начальнику, совершенно необходимого на поле боя. Без дисциплины внешней, без шагистики нет и дисциплины внутренней. Особенности исторического бытия сделали русских весьма хаотичными, «артистическими» натурами, и дисциплина, строй для русской армии были исключительно необходимы, хотя и принимались всегда не без труда. Вводя знаменитые парады и разводы полков, Павел противопоставлял гатчинскую дисциплину хаосу и нравственной вседозволенности двора своей матушки. Александр Павлович, человек, как мы уже смогли убедиться, и умный, и образованный, и глубоко религиозный, был совершенно уверен в огромной значимости воинской дисциплины, очень любил правильный военный строй, безукоризненную форму, четкое исполнение команд. Он видел в этом порядок, божественный космос, противостоящий разрушительному хаосу демонических сил. Поэтому и преобразование крестьянства на аракчеевских началах Император мог поручить только армии, традиционно воспитывавшейся в аккуратности и четкости. В русской армии любили прусский военный порядок и считали его для себя образцом (во флоте за образец была выбрана, естественно, Англия).

В 1815 году, в результате решений Венского конгресса, России отошла часть Польши, которой по второму (1793) и третьему (1795) разделам владела Пруссия. Эта часть польских земель была под полным прусским управлением до 1807 года, всего десять — двенадцать лет, пока Наполеон не создал на них вассальное себе Герцогство Варшавское, просуществовавшее фактически до 1813 года (кроме Белостокского округа, присоединенного к России еще в 1807 году). Путешествуя по этим вновь обретенным землям в 1817 году, Александр поражался разнице между ними и теми польскими воеводствами, которые по разделам 1793 и 1795 годов отошли сразу к России. В бывших прусских владениях в Польше он видел образцовый порядок, зажиточное и аккуратное крестьянство, прекрасные дороги, школы, госпитали, хорошо налаженную местную промышленность. Все это тут же исчезало, когда, переправившись через Неман, Государь оказывался в Ковно или Гродно и ехал дальше на восток по такой же бывшей Польше, но не испытавшей кратковременного прусского воспитательного воздействия. И в этом тоже для нас немалая подсказка. Если пруссакам удалось за десять лет дисциплинировать поляков, то в сравнимые сроки и русской дисциплинированной армии удастся превратить убогих поселян в инициативных, богатых, аккуратных и трудолюбивых земледельцев, которые не воспользуются гражданской и политической свободой во вред себе и России, но смогут извлечь выгоду и пользу из своего нового состояния. Крайне отрицательно относившийся к военным поселениям Филипп Вигель с осуждением писал в воспоминаниях о военных поселениях: «Все в них было на немецкий, на прусский манер, все было счетом, все на вес и на меру»35. О том же ощущении пишет и Ф. А. Пен­кин, воспитанник военно-учительского института графа Аракчеева, в мае 1822 года приехавший в Новгородские поселения: «Перед нами развернулась картина однообразного порядка домов с мезонинами и с бульварами перед улицами. Думаем себе: „Это не русские деревни, не русские села, а что-то похожее на немецкие колонии”»36.

 

IX

Если до войны эксперименты с военными поселениями не выходили за пределы отдельных небольших территорий, то с 1815 года они принимают всеимперский характер и, что самое главное, проводятся по принципиально иной схеме. Когда в 1810 году создавалось первое военное поселение в Могилевской губернии, крестьян, живших на отведенных под поселение землях, насильственно переселяли, а на их место водворяли солдат строевой службы, набранных, понятно, из других мест и потому плохо адаптировавшихся к своеобразным условиям хозяйствования юго-восточной Белоруссии. Климовичские солдаты-поселяне столкнулись с массой непредвиденных трудностей, страдали и переселяемые в Новороссию коренные жители уезда — страшно сказать, но «живших тут 1800 крестьян при переводе их в Крым так худо содержали, что половина их пропала, не дойдя до назначения»37. Эти слова путевого дневника великого князя Николая Павловича, посетившего летом 1816 года Климовичское поселение, свидетельствуют, что ценность человеческой жизни была пренебрежительно мала не только для начальников НКВД, переселявших целые народы в советские времена, но и для админи­страторов императорской России. Доля «падежа» людей в пути при насильственных переселениях почти не изменилась в России за 130 лет.

Но печальные результаты климовичского эксперимента были полностью учтены. Теперь, после завершения войны, в военных поселян превращались сами жители той или иной волости, и среди них расселяли строевых солдат, с которыми они уравнивались в правах и обязанностях. 5 августа 1815 года Александр повелел новгородскому губернатору расположить второй батальон гренадерского графа Аракчеева полка на реке Волхове, в Высоцкой волости. Крестьян одели в соответствующие мундиры, привели к воинской присяге и начали всех подходящих по возрасту (мужчин от 21 до 45 лет) обучать военному делу и грамоте без отрыва от семей и сельских работ. Через десять лет, к концу Александрова царствования, число таких военных поселян было доведено до 750 тысяч человек обоего пола (без маленьких детей). Они размещались на площади в 2,3 млн. десятин земли во многих губерниях. На режим военных поселений была переведена треть российской армии, и, судя по всему, Император планировал продолжать этот процесс вплоть до расселения всей армии.

Военные поселения хулили все, кому не лень. С. Г. Пушкарев назвал военные поселения «аракчеевскими колхозами»38, Г. Вернадский определил систему военных поселений как «эксперимент военного коммунизма»39. В уста­х двух виднейших историков русской эмиграции такие эпитеты иначе как язвительной хулой не назовешь.

А между тем ничего конкретного в осуждение военных поселений привести историкам, как правило, не удается. Крестьянский труд в России был тяжел, барщины — изнурительны. В сравнении с ними воинские занятия поселян (понятно, свободных от барщины) и общественные работы, главным образом на себя самих, — строительство новых частных домов, общественных построек (школ, больниц, церквей, инвалидных домов), дорог и плотин — не были слишком обременительны. С. Г. Пушкарев, назвав военные поселения «одним из наиболее темных пятен на фоне „аракчеевщины”», не смог сказать о них ничего дурного, кроме того, что в воинских тесных мундирах было неудобно трудиться на сельских работах и что «военная муштровка» под командой офицеров была, «конечно, в ущерб сельским работам». Это не только мелочно, но и по сути неверно. Рабочая, повседневная воинская одежда вовсе не была тесной. Да и по сравнению с тем рваньем, в которое были одеты крепостные крестьяне, и тем, во что они были обуты, а чаще — вовсе разуты, добротные и теплые русские мундиры, кожаные сапоги являлись очень хорошей одеждой, о которой большинство крепостных не могло и мечтать. Мундиры трех ростов были пошиты и для крестьянских детей, которых до того одевали вообще Бог знает во что. 6 июня 1817 года Аракчеев писал Императору: «Касательно же обмундированных детей, то на них я любовался; они стараются поскорее