этого не скажешь. Но его стихи (тот же “Странствователь и домосед”) тоже время от времени вспыхивают такими блестками, вот одна из них:
Кто жить советует, всегда красноречив… —
а вот другая:
За розами побрел в снега гипербореев…
Вообще, некоторые строки Батюшкова, утопающие в его длинных стиховых периодах, хочется вытащить и спасти от забвения. Кажется, дойди он до нас в чужих текстах разобранным на цитаты, как Алкей или Архилох, мы в своем воображении представили бы себе ни с чем не сравнимые, гениальные стихи:
Феррара… Фурии… и зависти змия!
Или такое:
Пройдя из края в край гостеприимный мир...
Вот где фонетика и впрямь становится “служанкой серафима”!
Приведу еще одну, совершенно невероятную, — ее, как амулет, следовало бы носить на груди:
Ко гробу путь мой весь, как солнцем, озарен…
Где, в каких краях странствовал Чацкий, мы не знаем. Софья говорит о нем до его появления на сцене:
Вот об себе задумал он высоко —
Охота странствовать напала на него,
Ах! если любит кто кого,
Зачем ума искать и ездить так далеко?
Сам Чацкий никаких стран и городов не называет. Между тем скитался он очень долго: “Ах, тот скажи любви конец, / Кто на три года вдаль уедет”.
Разумеется, ни под Грибоедова, ни под Чацкого Батюшкова подставлять нельзя. Батюшков (1787) старше Грибоедова лет на пять-восемь (точная дата рождения Грибоедова нам неизвестна: не то 1795-й, не то 1793-й, а может быть, и 1790-й), участвовал в походе в Пруссию в 1807 году и был ранен под Гейльсбергом. В стихотворении “Воспоминание” он рассказывает, как “мечтал на Гейльсбергских полях”, еще не зная, что они станут ареной сражения: “О Гейльсбергски поля! в то время я не знал, / Что трупы ратников устелют ваши нивы…” В 1808 году, во время войны России со Швецией, он совершил еще один поход — в Финляндию, затем оказался в Швеции. В 1813-м — опять в действующей армии, сначала — под Дрезденом, потом — в сражении под Лейпцигом, потом — во Франции, при взятии Парижа.
В 1814-м, получив отпуск, отправляется через Англию в Швецию, оттуда в Россию. В 1818 году он в Крыму, где увлекается археологией, затем — в Италии (в Риме, Неаполе) — на дипломатической службе. В 1821-м, получив бессрочный отпуск по состоянию здоровья, лечится в Германии. Там, в Дрездене, в приступе безумия сжигает все, что написал в Италии. (Как тут не вспомнить Гоголя? Тютчев тоже сжег множество своих стихов, но по рассеянности: случайно бросил бумаги в пылающий камин.) Никто, кажется, из русских поэтов не странствовал так много, как Батюшков, даже Тютчев — меньше. Притом, где бы ни был, памятью и мыслями был обращен к России (“Боялся умереть не в родине моей!..”).
Итак, Германия, Франция, Финляндия, Швеция, Англия, Италия… Чацкий не воевал, но побывать за три года в этих странах мог вполне. К тому же он ведь тоже литератор. “Что говорит! и говорит, как пишет!” — возмущается Фамусов.
Исследовательница творчества Батюшкова И. М. Семенко справедливо утверждает: “Батюшков настаивает на взаимодействии, обратной связи между языком литературы и разговорным языком общества; он сторонник карамзинистского принципа „писать как говорят и говорить как пишут””. У самого Батюшкова есть близкое к этому высказывание в статье “Нечто о поэте и поэзии”: “Живи, как пишешь, и пиши, как живешь”. А Грибоедов в письме П. Катенину, рассказывая ему о своей работе над комедией, писал: “Я как живу, так и пишу, свободно и свободно”. Статью Батюшкова он, безусловно, читал, если не в “Вестнике Европы” (1816), то в “Опытах в стихах и прозе” (1817). Для того и другого барьера между языком литературы и разговорным языком не существовало — отсюда и сходство их поэтического языка.
Батюшков не был декабристом. Декабристская критика относилась к его поэзии, лишенной “революционной гражданственности”, с осуждением. Пушкин в переписке с Рылеевым и Бестужевым защищал его от этих нападок. Батюшковская поэтическая “скорбь” в значительной мере связана с его разочарованием во французской революции. Еще в 1811 году Батюшков писал: “И вот передо мной лежит на столе третий том Esprit de L’histoire, par Ferrand [“Дух истории” Феррана], который доказывает, что люди режут друг друга затем, чтоб основывать государства, а государства сами собою разрушаются от времени, и люди опять должны себя резать и будут резать, и из народного правления всегда родится монархическое, и
