Я не знаю, зачем произносится День Восьмой
и что делать мне в День Восьмой, что мне петь, что есть.
И посею я в землю разорванное письмо —
на клочки разорванное письмо я посею здесь.
Время сеять письма, разорванные на клочки,
время сеять буквы — и сеять их только тут,
эти полуживые окружности и крючки
время сеять тут и думать, что прорастут.
Вышел сеятель сеять, и сеять, и думать, что —
что попало, и что придется, и что почем.
И в руках у него было сумрачное решето,
и висело облако, как в учебнике, над плечом.
А потом, сразу вслед за облаком, приходил
полоумный март — и угадывались в ростках
двадцать опер, пятнадцать баллад и еще один
то ли вальс, то ли марш с безрассудным флажком в руках.
На пустынной окраине безутешного сентября,
где давно ничего не родится ни так, ни сяк,
ты позволь мне вырастить этот сад для тебя —
весь в чернилах, и весь в потеках, и весь в слезах.
Синяя птица
(из цикла “Птицы Лира”)
Синяя Птица — то ли из чащи,
то ли из бора —
села и нащебетала счастья
всем без разбора:
этому дом с трубой,
этому ковш с резьбой,
этому Бог с тобой...
И они стали ждать подарков,
и молиться, и падать ниц —
ну что с них возьмешь, с придурков,
