его убью, а потом себя. Не мне значет не кому. Ты знаешь как я его люблю Конечно глупасть а что делать Ну больше нечего писать. Досвиданье!”
8
Она приехала из своего желанного ада только осенью, когда умерла ее бабка. Ася еще похудела, если это только возможно, и была острижена, как арестантка. Ей исполнилось уже двадцать три. Морщинок еще не было, но появилась некоторая разметка, наметки у глаз.
Зеркаля эмоции матери, Ася не скорбела, браня покойницу за “жадность”.
Тетя Света на следующий же день после похорон принимала покупателей, торгующих старообрядческие иконы ее свекрови. Покупателями были два иностранца в отчетливом облаке парфюма, из которого мог глаголать не Иегова, но Вельзевул.
Выглянув к ним, Ася вскрикнула и, затворившись в комнате, бросилась к вздувшейся, как труп, замызганной косметичке. Она накрасилась, прицепила клипсы, еще какой-то бижутерный лом в волосы. “Мне это одна женщина отдала, у нее рак, ей больше не нужно. Пойду к маме, мне ей что-то сказать, забыла я совсем”. Ася выскользнула, а я осталась. Откинулась на подушку, вдохнув сладкий запах урины, запах, который я за эти годы полюбила.
Мы сходили с Асей в зоопарк — она давно мечтала об этом. Там было много грязной, почти желеобразной воды с вязнущими в ней перьями и слоистые запахи — слой терпкой животной вони, слой химических зоопарковых сладостей, которые мы покупали, не брезгуя: петухов на занозистых палках, сладкую вату, обсыпающую едока липкой перхотью, лимонад. У Аси болела почка, и она обмоталась бабушкиными платками, оставшимися ей в наследство. Несмотря на холод, Ася форсила: у нее были белые летние перчатки сеточкой, заостряющие кончики пальцев. Ася материлась от холода и не хотела смотреть на тех животных, которые напоминали ей коз. Невзирая на запреты, сыпала обезьянам шоколадное драже. Осталась в уверенности, что крокодилы — резиновые, потому что они не шевелились. Упрашивала меня играть в уличные игры — сбивать мячами кегли, ловить какие-то шарики, чтобы выиграть Янке подарок. В результате я проиграла все деньги, а подарок просто купила на последние.
Я намеревалась проводить Асю до выхода из метро, она всегда просила меня об этом, потому что боялась заблудиться. Но тут Ася воспротивилась. Она разволновалась и почти кричала с мольбой и тревогой: “Не провожай меня!”, будто хотела что-то скрыть.
Зная ее мечты о романтических поклонниках, я пошла за ней тайно.
Ася действительно встретилась с мужчиной, но это был всего лишь один из вчерашних покупателей.
9
Ася, как я уже говорила, предпочитала внезапные встречи, я — с долгим, тянущим сердце предвкушением. Однако для Аси я старалась сохранить внезапность. Новым летом я пошла в Шовское пешком, по посадкам, сквозь вялый строй берез с ласковыми шпицрутенами.
“Таня!” — тонко закричала Ася из чрева своего дома, выбежала, и вновь обнял меня скелет, обтянутый нежной кожей. “Кума, кума!” — радовалась Яна. Яна была, несомненно, талантливым, веселым, общительным ребенком, не похожим на деревенского зверька. Мы подружились. Яна словно знала, что нам предстоит жить вместе, и налаживала отношения, настраиваясь на меня. Она рыскала по двору, вглядывалась в окружающее с интересом творческого человека и что-нибудь тайно шептала мне, когда Ася выходила, чтобы не возбудить в матери ревность.
Ася, прекрасная в лохмотьях и красной косынке, снова не далась фотографироваться как есть. Появились малиновые губы и ужасный синий комбидресс — дорогой атрибут дешевого разврата. Вышла ни дать ни взять белокожая подвальная проститутка. “Откуда это у тебя?” — “Подарок. Не скажу, чей. Шутка! Сестры двоюродной!” Раскинувшись на продавленной панцирной кровати в вульгарной позе, Ася стыдливо прикрыла причинное место львенком из паршивого плюша.
Затем Ася что-то убирала перед приходом Арсения, а мы с Яной любовно строили домики из всякого хлама.
Появившись, Арсений в наигранном отцовском порыве схватил Яну, нечувствительно разрушив носком ботинка наше строение: “А ну, сфотографируйся с папкой!” Яна закричала, бросилась бежать: “Не буду с тобой фотографироваться! Буду играть с кумой!” — “Сейчас я тебе!” — загрозил Арсений с уязвленным самолюбием мужлана. Я обняла Яну, желая защитить, успокоить, она подумала, что держу, завизжала, вырвалась, убежала со двора. Арсений оправдывался: “Ладно, ладно, она сейчас успокоится. Набаловалась, дуркует”. С горечью я подумала, что с этими родителями Яна, слишком умная и чуткая для них, пропадет и надо ее забирать.
В этот раз я предала Яну, пошла на автобусную остановку, так и не отыскав ее.
Ася провожала меня: тащила на веревке лукавую козу, которая закатывала глаза, пытаясь высмотреть путь к побегу. Дорогой Ася причитала: “Я хочу быть настоящей деревенской бабой, сисястой, жопастой, румяной. Грудь вон есть, а ничего больше нет. С Арсением очень плохо живем, ругаемся каждый день, вместе почти не спим, чувствую я себя очень плохо, боли адские, надо почку удалять, а как без почки жить?”
