Новый Мир ( № 3 2007)

“Дорогая Лёля. Встреча через шестьдесят лет”). Кстати, первое письмо от “Лёли” Окуджаве принесли именно в тот момент, когда он правил “Упраздненный театр” и, вычитывая рукопись, дошел до эпизода, связанного с нею.

С Марьясиным они встретились в Иерусалиме, за кулисами после концерта, и Окуджава сразу же узнал своего товарища детства.

“<…> С президентом (Б. Ельциным. — П. К. ) беда, даже обсуждать не хочется. Во что он превратился! И на нового надежд нет. Дело не в президенте, а в кухаркиных внуках, которые теперь тянутся к рулю. Вообще, Алик, мне это громадное, нелепое, дикое государство отвратительно. А в остальном все хорошо, прекрасная маркиза. Сижу, что-то пишу, иногда выезжаем для выступлений. <…>” (из письма И. Марьясину от 25.10.1995).

Константин Морозов. Судебный процесс над эсерами 1922 года в “освещении” ОГПУ. — “Вопросы истории”, 2006, № 11.

Комиссии, агенты, подслушивающие устройства (тогда еще плохо налаженные), слежка в зале заседаний, на улице, в тюрьме, параллельные международные мероприятия — какой, однако, гигантский “упреждающий” аппарат задействовали тогда дзержинские товарищи. Сработало. “В подобных условиях всеобъемлющих и беспредельных (курсив мой. — П. К. ) чекистских спецопераций гибель оппозиционных партий была предрешена. Процессы конца 1920-х — середины 1930-х годов и „большой террор” выросли на хорошо подготовленной почве”.

Джахангир Наджафов. Советско-германский пакт 1939 года и его исторические последствия. — “Вопросы истории”, 2006, № 12.

“Вот как высказывались о причинах холодной войны такие советские деятели, как М. М. Литвинов, Н. С. Хрущев, В. М. Молотов, которых трудно поставить в один ряд. Достаточно напомнить об острых политических конфликтах между ними — Литвинова с Молотовым, Хрущева с Молотовым. Между тем они по существу едины в том, что привело к опасному конфликту недавних союзников.

По мнению Литвинова, высказанному им в интервью американскому корреспонденту летом 1946 г. (но опубликованному после кончины Литвинова), „глубинная причина” противостояния восходит к коммунистической идее неизбежности конфликта двух систем. Хрущев, со своей стороны, на советско- бельгийских переговорах 1956 г. в Москве откровенничал: лидеры капиталистических стран „правильно рассматривают нас (мы за это не обижаемся) как рассадник социалистической заразы во всем мире. Отсюда и напряженность”. Наконец, в записях бесед с Молотовым, сделанных в 1969 — 1986 годах, мы читаем: по окончании войны „нам надо было закрепить то, что было завоевано. Из части Германии сделать свою социалистическую Германию, Чехословакия, Польша, Венгрия, Югославия — они тоже были в жидком состоянии, надо было везде наводить порядки. Вот холодная война””.

Булат Назмутдинов. Полигон бездействия. — “Гипертекст”, Уфа, 2006, № 6 <http://www.hypertext.net.ru>.

“Город слишком похож на своих жителей. Уфа — это всадник, застывший над рекой: ни взлететь над нею, ни упасть. Замороженный шаг столичности, мольба о величии, пара претензий на вечность. Наш город войдет в историю именно так”.

В этом же номере вполне радикального журнала публикуется жесткий текст Сергея Круля “Заговор фарисейства, или Обезличенный город” — о невосполнимых исторических потерях Уфы: парках, домах и даже о целых улицах, утративших свой первоначальный облик.

Вл. Новиков. Дверь, которая не выдержала смысловой нагрузки. — “Голос надежды (Новое о Булате Окуджаве)”. Периодический сборник. 2006, вып. 3.

“Создание биографии Окуджавы — это трудная работа, которая „будет сделана и делается уже”. Наверное, дело не ограничится одной книгой. Возможны и разные методы, и разные творческие версии. „Материалы к биографии” могут быть строго документальными и научно выверенными, но целостное биографическое повествование, по моему убеждению, не может не быть беллетристическим. И не только потому, что „там, где кончается документ”, приходится прибегать к вымыслу. А еще и потому, что, когда пишешь о поэте, волей-неволей выстраиваешь сравнение поэтического мира и житейски-биографической фабулы . Избежать этого художественного по своей сути сравнения можно только одним путем — не упоминать ни одного стихотворения, не цитировать ни одной поэтической строки. Что невозможно. Перед биографом возникает соблазн подмены героя биографической книги лирическим героем его поэзии”.

“ Не жертва , но дар — такую формулу я предложил бы для единого смысла биографии Окуджавы”, — пишет Вл. Новиков в другой работе, вошедшей в настоящий сборник.

Преступление как государственная практика (свидетельство Комарова).