Новый Мир ( № 6 2007)

— Мне правда пора домой, — сказала она.

— Конечно, пора, — сказал он. — Тем более что вот уже почти дождь.

Она зачем-то открыла сумку. С неба действительно закапало, несколько капель успели шлепнуться о кожаный бок кошелька.

— Разве что, — сказала она, — мы хотим где-нибудь выпить кофе.

— Мне кажется, — сказал он, — что мы хотим.

 

На следующей

Он успел встать на эскалатор, когда понял, что это “Таганская”, а не “Тульская”. Проталкиваться назад было поздно, он посмотрел на часы и мысленно проклял себя трижды. По обратному эскалатору он уже бежал, навстречу с только что приехавшего поезда шла плотная толпа, он суетливо лавировал, наступал на чьи-то возмущенные ноги, но поезд успел уйти. Было начало седьмого, если бы даже он оказался на “Тульской” прямо сию секунду, он бы все равно гарантированно опоздал. “Можно на все плюнуть, — подумал он, лихорадочно подсчитывая минуты. — Можно плюнуть, в конце концов, что за глупость — торшер? Он исчезает на десять лет, ни слуху ни духу, а потом вдруг ррраз — и что, ему будет дело до того, есть ли у меня торшер?!” — но его уже толкали в вагон, от кого-то из женщин тошнотворно пахло ванильными духами, ненастоящий голос сказал: “…платформа справа”, он едва не взвыл, выбрался наружу, сильно надавил пальцами на глаза. “Соберись! — сказал он себе. — Соберись же!” Если поехать домой прямо сейчас, можно было бы принять душ, спокойно еще раз проверить порядок в квартире, может быть, поменять местами некоторые книги. “Мерзость, сорок лет, а говоришь мерзость! — подумал он. — Менять местами книги!” — но он, конечно, их поменяет, расположит французские позаметнее. Можно было вернуться на “Тульскую” и ехать по кольцу, можно было поехать по оранжевой вниз — и по кольцу. Мысль о возвращении была отвратительна, он успел взмокнуть, и в карманах не было ничего, чем можно утереть сопливый нос. Он утер нос рукой, перешел на другую платформу, влез в вагон. “Все хорошо, — сказал он себе. — Все хорошо”. Он почти успокоился, когда эта тетка спросила: “Простите, это „Третьяковская” или „Тургеневская”?” Тогда он изо всех сил сдавил пальцами переносицу, но слезы все равно наползали и наползали на ресницы, ничего не помогало.

 

Быстрое серебро

Анне К.

Сначала речь шла об одной операции, он почти согласился, но тут они попытались заговорить с ним о второй и третьей, о том, чтобы провести в санатории год или полтора, о том, что армия готова оплатить все расходы. Тогда он не выдержал, рванул дверь и выкатил себя в гостиную. Никто не побежал за ним. Он посмотрел на стоящий в горке хрусталь, погладил немое пианино, потом подъехал к письменному столу, подергал племянницу за расшитую тряпичными цветочками бретельку розовой майки и заглянул в ее тетрадь. В самом верху страницы стояло три раза подчеркнутое слово “РОМАН”. Буквы были золотыми. Дальше одна фраза была написана синим, вторая — красным, а третья, как раз в этот момент находившаяся в работе, писалась зеленым. Все буквы были толстые, с металлическим отливом. Из-за этого отлива написанное плохо читалось отсюда, сбоку, но ни одной запятой там точно не было.

— Про что твой роман? — спросил он.

— Про одну девочку, — сказала племянница, не поднимая головы. — Как она поймала серебряный шарик, проглотила его и стала другой.

— Ого, — сказал он, глядя на толстые металлические буквы. — Долгая будет история?

Она на секунду задумалась и недовольно сказала, не поднимая головы:

— Еще на пять фломастеров. Не мешай мне.

 

Как по воздуху

Вере.

И тут Мурло (она назвала его так про себя с самого начала полета и потом с отвращением смотрела, как он слюнит пальцы, переворачивая страницы журнала), — так вот, Мурло вцепилось ей в плечо и зашептало: “Не бойтесь, я сейчас поведу самолет”, — и вдруг уперлось кулаками себе в подмышки, как ребенок, собравшийся изображать курицу. Она едва успела отстраниться, чтобы не получить локтем в глаз, а Мурло набрало воздуха в грудь и принялось низко, утробно гудеть, и его гудение на секунду действительно смогло перекрыть и панические голоса пассажиров, и какое-то нехорошее дребезжанье, и почти истерические голоса стюардесс, умоляющих пассажиров вернуться на свои места и пристегнуть ремни. Мурло гудело: “Уууууууууууууууууууууу!!!” — и всем телом кренилось вправо, когда самолет начинал заваливаться на левый бок, или откидывалось назад, если весь салон бросало вперед. Она вдруг поймала себя на том, что поскуливает ему в такт, понижая и повышая голос, и от ужаса перед этим фактом