— Ну и что!
И мы стали играть. Кидали мячик, подбрасывали его, перекидывали с ноги на ногу… Выдохлись. Сели на корточки и стали курить.
— Хорошо, — сказала я.
— И правда, — ответил он.
Он снова улыбнулся. И снова как будто бы чему-то своему. Больше мы не разговаривали. Просто сидели рядом и курили, не разговаривая ни о чем и ни о чем не думая. Потом поднялись с корточек и побрели по городу. Мы дошли до набережной и даже видели рассвет. По дороге купили в круглосуточном ларьке бутылку шампанского и, сидя на холодной лавочке, на Стрелке, пили его. Встали и снова стали играть в сокс. Мячик постоянно падал, еще чаще, чем в первый раз, но мы только смеялись. Все закончилось, когда наступило утро. А я так и не сказала ему, как сильно я его люблю.
10
Кирилл слушал плеер. Даже после репетиции, когда казалось, что уши начинает резать от любого постороннего звука и хочется только одного — оказаться в тишине, Кирилл слушал музыку. Он был музыкой, а музыка была им. И они навечно были привязаны друг к другу. Я никуда без тебя… а я без тебя… или что- то вроде этого. Он или слушал музыку, или играл ее. Поэтому в тишине он не бывал никогда. Если не музыку, то он слушал что-нибудь другое, — слова людей, шум машин, звуки города. Их, звуки, он любил больше всего и всегда по-разному чувствовал настроение города. Наверное, так оно и было.
Он возвращался на трамвае. Конечно, ближе было на автобусе, но Кирка любил трамваи. Их медленность, дребезжание, романтику — все трамвайное любил.
Кирка был барабанщиком, а значит, странным и непонятным другим уже хотя бы поэтому. Родителям, друзьям, девушкам казалось, что он живет в каком-то своем непонятном мире — в мире ритмов. Он не стремился стать гениальным барабанщиком и добиваться всемирной славы или известности — он просто хотел играть, а группа давала ему эту возможность. И он был ей за это благодарен. “Девчоночья”, — морщились его знакомые. Он бросался защищать. “Да вы хоть слышали, как они поют и играют? Если нет, то я на вашем месте лучше бы заткнулся!” Он любил их всех. И даже Билли. Он любил сидеть с девчонками из своей группы у кого-нибудь в квартире и пить вино или отрываться в “Партизане” под рок-н- ролл.
Кирка улыбнулся Джеку Вайту, который пел в плеере и издавал умопомрачительные звуки на бас- гитаре, улыбнулся Мэри Вайт и ее необыкновенному таланту барабанщицы — без зависти, скорее с легкой грустью оттого, что ему, наверное, никогда так не сыграть. У меня все хорошо, подумал Кирка, ведь правда хорошо. Он провел тыльной стороной ладони по носу. Какая-то непонятная тоска сдавила грудь. Такое с ним бывало, и в такие моменты ему хотелось стучаться головой о стену или плакать, но он просто закрывал глаза и твердил про себя: “У меня ведь все хорошо! У меня все лучше всех!” — но это мало помогало. Да что там говорить — это не помогало никогда.
Он сжал руки в кулаки, очень сильно, и тут же стало легче. Перед глазами стояла Ленка. Красивая, капризная, избалованная Ленка.
А Ленка была принцессой от рождения. Так почему она, принцесса, должна встречаться с каким-то барабанщиком? Да, он не так уж и некрасив, но положением отличался от нее. Она хотела ходить в театры и в кафе, а не просиживать у него на репетициях целую вечность. Она не замечала его в университете и вообще старалась поменьше общаться. Даже не потому что боялась того, что вдруг подумают люди — на их мнение ей было глубоко наплевать, — а потому, что она сама о себе подумает. Барабанщик и принцесса определенно не подходят друг другу — просто потому, что он не принц.
Но, несмотря на это, Ленка иногда все-таки заходила на репетиции.
— Ты меня проводишь? — спрашивала она Кирилла.
— Я сейчас не могу, — говорил он упавшим голосом.
— Значит, не можешь? — злилась Ленка и уходила.
Ну, а он, конечно, вскакивал, чуть ли не снося свои барабаны, и бежал за ней. Возвращался через несколько минут, хмурый, нервный, и начинал стучать как бешеный.