Двадцать лет странствий, двадцать главок рассказа, двадцать часов рабочего дня, двадцать минут на троллейбусе, двадцать секунд озарения и катарсиса. Все едино, все лишь миг. Главное — вовремя схватиться за свой берег и держаться, держаться.
Держаться из последних сил. И я держусь как могу, чтобы не подняться этажом выше, в квартиру С., и не рассказать ей о том, что я видел ее экс-возлюбленного в царстве теней. Рассказать, чтобы только еще раз с ней поговорить. А может, и напомнить о данных любимому Х. обещаниях. Напомнить и разрушить тем самым ее нынешнюю семью. Держусь, ухватившись изо всех сил за кровать, как за мачту в клокочущих соленых водах, как за ветку смоковницы, представляя, что это протянутая рука С. или луч орионова солнца, дарующего на краю земли слепцам свет. Представляя себя Одиссеем, что до сих пор не вернулся на Итаку, а так и блуждает в своих бесконечных странствиях.
Одного только не могу себе простить: что я принял протянутую руку С., не подняв высоко с гордостью головы. Ведь жертву Олимпийским небесным богам приносят перерезая горло, подняв голову к небу.
Соловьев Сергей Владимирович родился в 1959 году в Киеве. Поэт, прозаик, художник. Создатель и куратор проектов “Фигуры речи” и “Речевые ландшафты”. Лауреат премии Бунина (2005). Живет в Мюнхене, Москве, Гурзуфе и в Индии. В “Новом мире” публиковался его рассказ “Сухая балка” (2007, № 3).
Они притворяются спешившимися облаками,
плывя в полуденном мареве, как земляные валы.
Они — лазари крайней плоти, обрезанной ледниками,
и глаза их мутные с недосыпа памяти солоны,
солоны и целебны, как море Мертвое, где не тонут
рукописи, где — куда ни глянь — зыблется псориаз
берега,
то есть тела их, на котором глаз —
то слепит, как Мертвое, то задернут, как грот Платона.
Они выгуливают себя в кургузых кафтанах кожи,
надетых на вздыбленные валуны.
(Будь на нашем лице глаза в таком же
соотношении с телом, были б едва видны.)
Они, как время, стадом идут, смеются
руиной рта полуоткрытого, как могила.
У них между пальцами ног — Конфуций
сидит, как мышь, и пишет вдали от дома.
Они смеются всей травоядной своей вагиной,
всем тишайшим развалом ее содома.
Они ходят на дом к деревьям, как у Толстого — доктор
