8 Неттлау Макс (1866 — 1944) — немецкий историк и теоретик анархизма. Речь идет о его труде «Жизнь и деятельность Михаила Бакунина» — трехтомной литографированной рукописи. Как писал Д. Б. Рязанов, «все еще остающаяся для наших бакуниноведов книгой за семью печатями монументальная монография Неттлау импонирует так сильно всякому компетентному читателю <…> именно потому, что в ней содержится колоссальный исследовательский труд — тысячи примечаний и масса совершенно новых материалов, извлеченных впервые из частных архивов и бесчисленных периодических изданий. <…> При тех странностях, которые отличают этого беззаветно преданного своей идее ученого чудака, мы вряд ли когда-нибудь получим возможность познакомиться с
9 На деле в СССР имелось три экземпляра книги Неттлау. Кроме экземпляра Публичной библиотеки им. Салтыкова-Щедрина в Ленинграде еще по одному — в Институте Маркса и Энгельса и в московском Музее Кропоткина. Стеклов писал в Комиссию историков-марксистов:«Узнав в st1:metricconverter productid='1923 г' w:st='on' 1923 г /st1:metricconverter ., что существует такая интересная книга о Бакунине, как рукопись Неттлау, и готовясь уже выпустить большую „исследовательскую” работу о Бакунине, В. Полонский решил… не изучать всерьез Неттлау, о нет, а только взглянуть на него для того, чтобы, во-первых, на всякий случай заткнуть глотку тем зложелателям, которые сразу увидят, что с Неттлау он не знаком, а во-вторых, получить возможность в своей „большой” работе хоть разочек сослаться на Неттлау. Я охотно пошел ему навстречу. Не имея права по условию с Наркомпросом передавать эту рукопись, данную мне под расписку кому-либо другому, я избрал такой путь, который единственно был при этом возможен: я перенес рукопись в редакцию „Известий”, которою тогда ведал, и оставил рукопись там на ответственного секретаря редакции. Последний должен был всякий раз, когда того пожелает Полонский, предоставлять ему рукопись и помещение, в котором он мог бы работать. Это было установлено с согласия Полонского, тогда рассыпавшегося в благодарностях.
Вяч. Полонский добился своего: он получил возможность сделать одну ссылку на рукопись Неттлау. После чего он работу эту забросил.
Сказать откровенно, я видел, что Полонский не будет работать над Неттлау. Но что он так быстро испугается бездны премудрости, даже я не ожидал. Теперь он, продолжая ту же тактику напускания тумана, пытается уверить комиссию, будто „в продолжение довольно долгого времени ежедневно в свободные от работы часы — между 4 и 8 часами вечера — с лупой в руках изучал рукопись в секретарской комнате редакции”. Но спрошенный мною недавно по этому поводу тогдашний секретарь редакции сообщил мне, что Полонский заходил в редакцию так раза три-четыре, да и то на 1 — 1 1/ sub 2 /sub часа. Что последнее более отвечает прозаической действительности, видно и из того, что больше цитат из Неттлау в книге Полонского нет (если мне не изменяет память). А уж он набрал бы цитаток, если бы действительно поработал над рукописью.
Словом, он позорно сбежал, увидев, что это за „гранит науки” — рукопись Неттлау. И если в предисловии к своей книге он в st1:metricconverter productid='1925 г' w:st='on' 1925 г /st1:metricconverter . счел долгом выразить мне благодарность за предоставление ему возможности ознакомиться с рукописью Неттлау, то и это было сделано лишь для того, чтобы ввести в заблуждение читателей и внушить им мысль, будто Вяч. Полонский действительно „проработал”, выражаясь его стилем, эту рукопись, три тома которой он даже не перелистал. В этом смысле он прав, когда сейчас уверяет, что к этому выражению благодарности надлежит относиться только иронически. Конечно, у Вяч. Полонского умысел другой тут был: показать, что „и мы Неттлау читали”; для этого он пошел даже на такой шаг, как выражение благодарности собрату по перу за проявленную по отношению к нему любезность. Говоря словами Ривароля, он для достижения своей цели готов даже на честный поступок. <…>
Я в печати никогда не говорил о „внелитературных” мотивах, двигавших Полонским. Я и сейчас могу о них только догадываться, поскольку они касаются не его одного. Лично он руководится злобой за разоблачение его легкомыслия и невежества и страхом, что эти обличения станут достоянием широкой публики, перед которой он парадирует в качестве ученого исследователя. Поэтому он силится опорочить тех людей, которые по чисто литературным и научным мотивам разоблачают его ненаучность. Эта задача облегчается для него тем странным обстоятельством, что, при всей незначительности своего умственного багажа, этот человек какими-то судьбами держит или недавно держал в своих руках чуть ли не главные органы советской журналистики (редактор „Красного архива”, „Историка-марксиста”, „Печати и революции”, „Нового мира”, „Красной нови”, литературно-филологического отдела Большой Советской энциклопедии и пр.). Что свою досаду Вяч. Полонский изливает в форме личных клевет, инсинуаций, брани и т. п., это, вероятно, объясняется преимущественно его индивидуальными особенностями, а отчасти, быть может, уверенностью в безнаказанности» (НИОР РГБ, ф. 384, карт. 7, д. st1:metricconverter productid='11, л' w:st='on' 11, л /st1:metricconverter . 101, 104).
10 Имеются в виду письма, опубликованные А. А. Корниловым в книге «Годы странствий Михаила Бакунина». Ионов (Бернштейн) Илья Ионович (1887 — 1942; умер в лагере) — бывший политкаторжанин, поэт, крупный издательский деятель, заведовал ленинградским отделением ГИЗа, где вышла книга Корнилова.
11 Речь идет о драматурге Чижевском Дмитрии Федотовиче (1885 — 1951). В кругу коллег он считался «ходячим анекдотом», что отразилось в следующей эпиграмме Арго: «Средь анекдотов, бойких, как бичи, / Есть анекдот торжественный и веский, / Который начинается на „Чи” — / Чижевский» (РГАЛИ, ф. 1784, оп. 1, д. st1:metricconverter productid='46, л' w:st='on' 46, л /st1:metricconverter . 2). Два таких анекдота сохранились в собрании театральных баек конферансье А. Менделевича:
