красивой, особенно в местах, отсылающих к классическим образцам типа реквиемов и опер Моцарта и Верди.
Музыки было мало, несмотря на то что оркестр сидел на месте партера; главными же героями представления были певцы и хор, которые не только понимали музыку, но и доносили свое понимание до зрителей, очень точно попадая в настроение и жанр.
А вот оркестр Валерия Полянского явно недотягивал, лишь обозначая музыку, аккуратно отыгрывая партитуру. Звучание низкой посадки, с минимальным звучанием скрипичных и мощным басовым бэкграундом, делало музыку словно бы облезлой — как если бы позолота начала слезать с барочного ансамбля.
Ну и протагонист-рассказчик, который не нагнетал суггестию, но создавал дырки в звучании, из-за чего катарсис отменился напрочь, — только ты захватываешься эпизодом и проникаешься проникающей в тебя музыкой, как ее волевым решением останавливают и включают говорящую голову с ее мимикой. Яцко же актер, поэтому все одеяло начинает перетягиваться на вспомогательного, в сущности, персонажа.
Царя Эдипа пел Максим Пастер, тенор из Большого, недавно слышанный в “Борисе Годунове”, пел хорошо, сдержанно и смачно, не пытаясь актерствовать там, где не следует. В расшитом золотом одеянии он был похож на священника. Недавно я видел Пастера еще и в передаче, где он пел романсы и современные шлягеры, вполне светский и милый человек. И, как оказалось, царь Эдип первой свежести.
Иокасту пела меццо-сопрано Людмила Кузнецова. Впрочем, весь состав солистов был достаточно ровным, певцы смотрелись крайне выигрышно на фоне оркестра. Но главным героем, повторюсь, оказался хор; Стравинский отдал хорам самые выигрышные, лакомые, напряженно-патетические куски партитуры.
Дома перечитал Софокла. Пьеса свежая, актуальная, незатасканная, что твой Островский, хоть сейчас ставь. Очень странно, что в столице не идет одновременно сразу несколько “Эдипов”, подобно, ну, например, королям Лирам, которые, теперь мне это совершенно очевидно, вырастают из “Эдипа в Колоне”.
Актуальность Эдипа заключается в том, что он, подобно каждому из нас, живет под собою не чуя страны, правда, мы живем в информационном избытке, а он в информационном недостатке. Проблематика пьесы укладывается в линчевскую формулу “совы не то, чем они кажутся”: мы все заблуждаемся насчет себя и мира вокруг, даже и не представляя, насколько глубоко заблуждаемся.
Эдип больше всего страдает не от содеянного (что сделано, то сделано, и жизнь невозможно повернуть назад; и время ни на миг не остановишь), но от открывшейся бездны заблуждения.
Эдип переживает и не может перенести
Тайное становится явным, и тогда Эдип выкалывает глаза золотыми спицами Иокасты — чтобы больше не видеть, не воспринимать дополнительную информацию, те информационные потоки, что он уже более не в состоянии вынести.
Он ослепляет себя (но не убивает, хотя ведь мог бы совершить какое-нибудь харакири) — именно для того, чтобы в темноте (и темнотой) преодолеть (если это возможно) информационную интоксикацию. И ведь, между прочим, ему это удается — по крайней мере ослепленного его хватает еще на одну широкоформатную пьесу.
8. “Лес” К. Серебренникова в МХТ неожиданно понравился. Особенно хорош саундтрек — удача заключается в переносе сугубо киношного подхода в театр: так работают с музыкальной ветошью, ну, например, Озон и Альмадовар; если присмотреться к актерам, то понимаешь, что из Альмадовара идет и пластика комикования, сам мировоззренческий подход к пластике.
Другая составляющая успеха — крепкий ансамбль: поди и скажи, кто в этом спектакле главный? Тенякова — Гурмыжская? Отчасти. Парвеню — первый любовник? Только в ту секунду, когда говорит голосом Путина (кстати, так и не понял, зачем эта фрондочка и фига в кармане у кормящихся с руки?); Счастливцев (А. Леонтьев)? Несчастливцев (ведущий тв-кулинарного шоу)? — они громче остальных, и спектакль про театр, про силу театра, но лишь отчасти про театр и только к финалу про силу; громче, но не важнее; Улита как протагонист авторского (режиссерского) “я”? Но в финале она совсем какая-то сдувшаяся.
Так вот, про кого и, вытекающее из этого, про что — оказывается не важным, ибо — постмодернизм; существеннее формальность формы, а она хороша — спектакль очень живой внутри, лaдно придуманный — боевой и плакатный, но не скатывающийся при этом в ленкомовщину.
Еще одна важная составляющая — грамотный менеджмент; тут, конечно, респект Табакову: в спектакль вложены большие деньги, отличная сценография, отрабатывающая себя до последнего рублика, пафосность фойе и старушки на сцене, призванные демонстрировать дух старого театра, “старых денег”; преемственность, причастность.
Хотя первый акт лучше (цельнее, стремительнее) второго, а финал подвисает в неопределенности, это лучший спектакль из виденного в последнее время. Совершенно забытое
