наискось подол, и ткань стала бледнеть прямо на глазах. Я заметила сразу, бросилась промывать пятна водой… Не помогло. Хлорка успела впитаться, и на плотной байке цвета черничного киселя остались белесые разводы.
Как жалко! Платье было простеньким, но я его любила. В расстроенных чувствах присела я на бортик ванны. Единственным человеком, кто мог чудесным образом спасти вещь от мусорной корзины, была Марина. В этом я не сомневалась. Но как? сделать вытачку? поставить заплатку? И тут я вспомнила, как она вышивает по ткани свои стихи. Мне нужна аппликация! Это должна быть какая-то надпись, подумалось мне. Озорная и остроумная. Возможно, даже хулиганская. И на другом языке, чтобы прочли только те, кто его понимает. Допустим, французский…
Из чего вырезать буквы, я уже знала: вчера любовалась на обрезки переливчатой фиолетовой материи от китайской кофты, которую Марина сшила дворничихе Марь Матвевне. Если сделать из них аппликацию, в пандан к черничному киселю будет неплохо.
Я взяла с журнального столика телефонную трубку, набрала номер…
— Сколько нужно ткани? — спросила Марина.
— Чтобы хватило написать по-французски что-нибудь типа “под платьем я голая”, — ответила я, и мы стали думать, как сказать покороче.
— Может быть, sous cette jupe je suis nue?
— Нет, проще застрелиться, чем столько букв вырезать и пришить.
— Можно и проще: je suis nue?
— “Я — голая?” Некуртуазно. Да и какая же я голая, когда я в платье.
— Идея, — воскликнула Марина. — Nue dessous! Коротко и ясно.
— “Голая под…”! Отлично! — сказала я. — Всего одиннадцать букв. Управлюсь за полчаса.
Единственный на все издательство ксерокс стоял в кабинете у Чипыжова, и он к нему никого не подпускал. Когда нашему отделу требовалось снять копии с документов, я бегала на другую сторону Садового кольца и отдавала их в копи-центр. У Королькова, судя по всему, имелся под это дело бюджет, который он время от времени пытался зажать, отксерив по тихой у Чипыжова, после того как тот уходил домой. Сегодня был как раз такой случай — день экономии. Корольков выдал мне стопку листов, довольно увесистую, и, убедившись на вахте, что Чипыжов ушел, заслал меня диверсантом по чипыжовский ксерокс.
Я стояла лицом к окну, когда дверь распахнулась и в комнату влетел запыхавшийся хозяин — оказалось, забыл на столе борсетку.
— Что ты тут делаешь?
Половину страниц, которые всучил Корольков, я отксерила, а вторую половину не успела.
— Вадим Петрович велел…
— Вон из моего кабинета! — рявкнул Чипыжов. — Сколько можно говорить! Мне Корольков картриджи не покупает! И нечего глазки строить, не поможет.
— Ухожу, ухожу.
— Ну я же просил! — не унимался Чипыжов. — Мы графику ксерим! Нам идеальный картридж нужен. Как вы не понимаете — идеальный!
— Хорошо, я передам Вадиму Петровичу.
— Вот и передай!
Повторять ему не пришлось.
Я сгребла в охапку теплые страницы и ретировалась. Мне же лучше. Время — половина седьмого, и какого дьявола я здесь торчу.
Я не говорила Родиону, что подрабатываю фотомоделью. Официальной версией моих вечерних отлучек было преподавание русского языка марокканцу, инструктору по физическим контактам в Главном
