— Нет, нет… Ничего. Я переоденусь, и ты мне покажешь цветочки.
Это был еще один милый вечерний обряд пожилой супружеской пары. В летних сумерках они ходили по садовым дорожкам и тихо ворковали.
— Она сегодня зацвела, ты же утром не посмотрел.
— Спешил, Геленька. Но вижу, вижу…
— Нет, сейчас тебе плохо видно, — огорчалась жена. — А вот утром… Ты увидишь. Не забудь, пожалуйста.
— Хорошо, Геленька. Я утром обязательно посмотрю. А если забуду, ты мне напомнишь.
— Постой… Ты чувствуешь запах, это фиалки.
Тимофей шумно нюхал.
— Не чувствуешь. У тебя, наверное, насморк.
— Я все чувствую, Геленька. Главное — тебя чувствую и вижу. Ты — самый душистый и самый красивый цветок. Роза, лилия и фиалка вместе. Дай я тебя поцелую в щечку.
Это была славная пара. Рядом с большой пышнотелой Ангелиной супруг ее стушевывался, становясь ростом меньше. И смирен был, словно теленок, этот милицейский генерал, обычно строгий и порою грозный.
— Я нашла в Интернете. Надо заказать специальный аппарат, чтобы не в бочках разводить удобрения. Я уже определила место. Там будет очень удобно.
— Конечно, моя дорогая. Закажем. И установим.
Они ворковали, старые голуби, все дальше уходя от дома и растворяясь в вечернем сумраке.
— Тимоша, ты не понимаешь… Здесь обязательно надо.
— Да, Геленька, да… Конечно…
А потом загорелись неяркие матовые фонари: на верандах, у ворот, вдоль садовых дорожек; журчанье ручья, плеск фонтана, запах воды, цветов — все сделалось явственней, доносясь даже к верхнему балкону, на котором ужинали и пили чай. Но недолго. Хозяин за день устал, порой даже задремывал, опуская тяжелые веки. И оправдывался:
— Я все слышу.
— Нет, нет… Тебе надо отдохнуть. Прими ванну и отдохни, пожалуйста…
Он и вправду выглядел усталым: пожилой человек в конце долгого нелегкого дня. Глубокие морщины, припухшие подглазья.
Казалось, еще недавно гляделся он молодцом, бывший спортсмен, чемпион страны, всегда подтянутый. Но время, но годы, но хвори — все будто помаленьку, а потом навалилось разом. Отяжелел, болела спина, не позволяя согнуться. С глазами было неладно, и сердце… Одним словом — старость подступала.
Проводив мужа, Ангелина пожаловалась: “Конечно, он устает. Эти бесконечные поездки: самолеты, машины… Хозяин — молодой, ему что. Но он так ценит Тимошу, везде — с собой. Не понимает, что возраст… — Она пожаловалась и поспешила вослед мужу. — Надо ему включить одеяло, электрическое. Согреть постель. А то забудет и после ванны застудит поясницу…”
Старость, старость… Будто вчера еще Тимофей гонял своих племянников поутру: “Зарядка… Пробежка…” Сам — впереди, подтянутый, стройный, молодых моложе. И заступалась сердобольная Ангелина: “Тимоша… Ну зачем ты их мучаешь? Они же — не чемпионы”.
А теперь? Боже мой, боже…
В сумерках, в одиноком покое, так хорошо думается о жизни своей и чужой, так ясно и так далеко порой видится. Но все чаще, особенно с годами, грезишь и грезишь с печалью, понимая неизбежное и с горечью принимая его. И тут одно лишь спасенье — крепкий сон до утра.
Но для молодого Хабарова еще не пришло время сна. Он пошел не в спальню, а в библиотечную комнату, где стоял компьютер, включил его. Засветился экран. Нужная страница в Интернете открылась не
