поднялась и сказала: “Хватит. Лучше я покупаюсь”. Ходили с отцом. Сидели на каменной скамейке, возле самой вершины. “Гляди и думай, — говорил отец, останавливая мальчишечью болтовню сына. — Гляди и помни”.
Илья запомнил могучий, зноем выжженный золотистый холм. Море необозримой ширью, небо, которое сливается с морем. И рядом отец — на каменной скамье, изрезанной временем, ветром. Чуть выше, на самой вершине, — могильная плита.
И еще одна дорога в памяти дальней — белая, меловая. Это — на Дону и тоже с отцом. Прощальный курган над Доном. Там — кладбище. Идешь и идешь к нему по белой дороге. Все выше и выше. Земная округа словно расступается: синее русло реки, озера, займищный лес, хлебные поля, курганы. Все просторней и шире. Оглядишься — захватывает дух.
Это было в прошлом, которого не забыть. И чем дальше оно, тем дороже.
Он шел и шел, поднимаясь все выше, и вдруг вздрогнул, глазам не поверив: в двух шагах от вершины, в укрыве, — каменная скамья и человек сидящий. Конечно, это был не отец. Чудес не бывает.
Но чудеса все же случаются: на скамье сидел человек в белом коротком хитоне, с головой непокрытой. Рыжие волосы золотились в солнце. Словно греческий бог восседал, озирая просторную округу. Пусть не Зевс, но кто-то из славной когорты.
Это был хозяин острова и нынешнего праздника — Феликс.
— Ясу! — поприветствовал он Илью, признав молодого гостя.
— Я уж думал, пригрезилось, — отвечая на приветствие, сказал Илья.
— Люблю эту одежду. Она тут впору. Прошу, — пригласил он, — посидим.
Теплая каменная скамья. Темя холма, над миром вознесенного. Огромный, захватывающий дух простор, сродни полету, над морем. Словно в детском счастливом сне, когда летишь и летишь невесомый, а под тобою плывет далекая земля, голубая, зеленая, прекрасная, словно сказка.
Сидели молча. Прав был отец: “Гляди и думай. Гляди и помни”. Легко и светло думалось. Многое хотелось запомнить.
— Славно посидели… — наконец сказал, поднимаясь, Феликс. — А теперь пошли.
— Разве пора уезжать?
— Нет.
— Тогда я не хочу вниз, — отказался Илья. — Там — шумно.
— Мы не туда пойдем, — сказал Феликс.
Перевалив через гребень холма, он стал спускаться тропой иною, на другую сторону острова.
Там, над морем, на высоком мысу, в кипарисовой зелени стоял большой белый дом, прислоненный к скале. Спустились к нему через оливковые рощи, через виноградники и сады мандариновые да апельсиновые, в которых уже начинали румяниться плоды, помаленьку созревая. В садах было пусто. Лишь хор цикад гремел полуденным гимном.
Спустились к дому, который оказался дворцом, даже дворцовым ансамблем с парадными фасадами в три этажа, один из которых обращен был к парку, другой выходил к морю балконами, террасами, широкой парадной лестницей.
Но главное для Ильи потрясение было впереди.
— Мы перекусим в морской, — сказал Феликс служителю. — Обычное. Я что-то нынче лишь нюхал, — усмехнулся он. — Надо и поесть.
Пошли анфиладой комнат и залов с настенными росписями “гризайль”. Мотив лишь один — Эллада, Гомер. Камины с кариатидами. Белый и розовый мрамор. Скульптуры. Барельефы. Илья не успевал глядеть, поспешая рядом с хозяином.
На лифте опустились вниз и скоро оказались в просторном зале, две стены которого были прозрачными и выходили в море.
Солнечный свет пробивался через толщу воды. Или это была искусная подсветка. Но ясно были видны белый песок, галька и камни дна; красные ветви кораллов; розовые, багряные чащи водорослей; и многочисленная живность: стайки рыб, морские ежи, крабы, моллюски. Голубое, оранжевое, красное,
