Институт наемных помощников по дому в России исчез, и прежде чем он возродится, должно смениться не одно поколение детей. Есть английская пословица: „В поведении слуги всегда виноват господин”. Те же многоопытные англичане всегда призывали беречь прислугу: ты должен так к ней относиться, чтобы в момент смертельной опасности она не спасалась бы бегством, а спасала тебя. Был у нас дефолт 1998 года. Я лично знаю домработницу, которая утешала своих хозяев: „У вас есть загородный дом. Мы все туда поедем, я вам там хозяйство заведу: будем овощи растить, курей разведем. Земля нас прокормит”. Она выступила тогда как психотерапевт. Почему? Потому что прекрасно относилась к своим заказчикам. Потому что они правильно выстроили их отношения”.
Леонид Бородин. “Мешает ли родимое пятно?” Интервью Юрию Беликову. — “Дети Ра”, 2008, № 2 (40) <http://www. detira.ru>.
Большое интервью известного прозаика и главного редактора журнала “Москва” — в дни 70- летия.
“ — Когда вы находились на зоне „Пермь-36”, там вместе с вами тянули срок украинцы, армяне, прибалты…
— Да, на особом режиме я был один русский! А всего нас было тридцать „полосатиков”.
— Ощущалось ли размежевание по национальным камерам?
— Нет. Мы жили все вместе, жили дружно, и ко мне до сих пор приезжают мои солагерники — украинские националисты, вожди сегодняшние: Михайло Горынь, Василь Овсиенко. И здесь мы сидим выпиваем, вспоминаем былое. Пару раз приезжал Аршакян. Во-первых, мы все уже попали по второму сроку, а то и по третьему. Во-вторых, были людьми с устоявшимися убеждениями. Мы могли до хрипоты спорить о причинах падения Римской империи, но не касались убеждений каждого.
— Вы сидели в одной камере с Василем Стусом. Он и тогда был знаковой фигурой в Украине, а сейчас — великий украинский поэт. Я дружу с его сыном Димой. Когда он приезжает в Пермь, то останавливается у меня. Каким был Стус-старший? О чем вы говорили? Неужели не было споров? Или, в основном, он молчал?
— Стус как раз был очень говорливым человеком. Мы все время проводили в разговорах. Он прекрасно знал и любил русскую литературу. Кроме того, мы постоянно получали какую-то периодику. Прочитывали по очереди и обсуждали. Например, полностью сошлись с ним во взглядах на роман Залыгина „После бури”, который я и по сей день считаю одним из самых лучших произведений так называемой деревенской прозы, хотя роман сам — не о деревне. Это произведение не заметили и недооценили, потому что оно не было понято. Роман немножечко сделан стилистически в авангардистском плане, чего от автора никто ожидать не мог. Но блестяще запутан…
А со Стусом мы спорили о поэзии. На нее у нас были несколько разные взгляды. Стус в то время переводил на украинский Рильке. А Рильке писал, в основном, верлибры…1
— А вы верлибры не принимаете?
— Не то что не принимаю — я считаю это ужасным расточительством, потому что нет такого второго языка в мире, как украинский, у которого настолько беглые ударения, что рифмы, кажется, сами просятся. А спорили мы на примере поэта Богдана-Игоря Антонича — „То чи стони, то чи струни…”, я читал его стихи, выполненные в традиционной манере, а Стус — написанные верлибром. Но я считаю, что писать верлибром по-украински — неоправданная роскошь.
Читал Василь и свои стихи. Иногда авторы читают с надрывом, с завыванием. Попробуйте послушать Беллу Ахмадулину — совершенно ведь невозможно! <…> А Стус читал хорошо. Потому что задача его была — показать красоту своего языка. Что еще? Стус был болен. Он был психически болен.
— А в чем это выражалось?
— В чисто психопатических срывах, на чем в последний раз он и взорвался — всех обматерил, а потом, когда его привели в камеру, стоял у двери и кричал, кричал, кричал, кричал, кричал… Потом выкричался. Все! И мы с ним продолжали общаться. Но когда он кричит, его лучше не трогать. Его обидели в очередной раз — задержали письмо от сына, а он ждал это письмо. И не говорили, что оно пришло, а на этом уже однажды сыграли на еще одном украинце — поэте Юрии Литвине, когда не давали ему писем, намекая, что сын от него отрекся. И Литвин покончил с собой — заточенной ложкой взрезал себе живот. Ничему это не научило. Тот же самый эксперимент поставили и на Стусе…
— Вы как-то обмолвились, что Стус воплощал для вас образ поэта: он был таким, каким должен быть поэт…
— После Стуса я перестал писать стихи”.
Елена Брыкова. Восприятие и истолкование незнакомого текста на экзамене.-— Научно- методическая газета для учителей словесности “Литература” (Издательский дом “Первое сентября”, 2008, № 7 (646) <http://lit.1september.ru> ).
