Почти у всех современников поэта возникало ощущение какой-то недоговоренности, тайны, окутавшей последний период его жизни и смерть. Событие обросло легендами. Шептались и намекали на убийство. При этом не очень верили в «любовную лодку, разбившуюся о быт»: как известно, она «разбивалась» у Маяковского за последние восемь — десять лет не единожды. Мариенгоф писал: «Какая же „любовная лодка” разбилась? Явно их было две. А возможно — три» [17] . «Когда так много женщин, от несчастной любви не стреляются» (из записных книжек А. Ахматовой).
Агент «Арбузов» докладывал 18 апреля 1930 года: «Разговоры в литер.-худож. кругах значительны. Романическая подкладка совершенно откидывается. Говорят здесь более серьезная и глубокая причина. В Маяковском произошел уже давно перелом и он сам не верил в то, что писал и ненавидел то, что писал» [18] . Агент «ШОРОХ» приходит к выводу, «что если поводом
к самоуб. послужили любовные неудачи, то причины лежат гораздо глубже: в области творческой: ослабление таланта, разлад между официальной линией творчества и внутренними, богемными тенденциями, неудачи с последней пьесой, сознание неценности той популярности, которая была у Маяк., и т. п., основной упор на разлад между соц. заказом и внутренними побуждениями <…> Это мнение в разных оттенках и вариациях высказывали: Эм. ГЕРМАН (КРОТКИЙ), Е. СТЫРСКАЯ, В. КИРИЛЛОВ, Б. ПАСТЕРНАК, И. НОВИКОВ, БАГРИЦКИЙ, В. ШКЛОВСКИЙ, АРГО, ЛЕВОНТИН, ЗЕНКЕВИЧ и мн. друг., — причем все ссылаются на то, что об этом „говорят”. Таким образом указанное мнение можно считать господствующим» [19] .
Несколько женщин упоминали о том, что предчувствовали гибель поэта: по воспоминаниям Е. Лавинской, написанным 18 лет спустя, Маяковский якобы говорил о намерении застрелиться случайно зашедшей жене Натана Альтмана и даже читал предсмертное письмо [20] . Лавинская также говорит, что художницу Рашель Смоленскую насторожили его странный вид и открыто лежащий на столе пистолет [21] . С Ириной Щеголевой Владимир Владимирович якобы собирался в ночь перед смертью ехать в Ленинград. В эту же ночь Мусе Малаховской, Валентине Ходасевич и Наталье Брюханенко, с их слов, предлагал ночевать в квартире в Гендриковом переулке [22] . В записных книжках Гинзбург находим: Муся Малаховская утверждала, что в последнюю ночь он звонил ей по телефону в Ленинград каждый час [23] . Из дневника Л. Брик: «6.9.1930. Володя спросил Зину Свешникову — бросила ли бы она мужа, если бы он стал с ней жить. <…> Звонил ей 12-го ночью в половине первого, просился притти, но ей было неудобно» [24] . Эти воспоминания создают ощущение неотвратимости трагедии.
Неизвестно, действительно ли Маяковский приглашал кого-то из женщин к себе в гости или это мифы, но точно известно, что он не был один в последние два дня: каждый день встречался с Полонской, был на репетиции своей пьесы, посещал, по свидетельству соседей, квартиру на Лубянке. В ночь с 12?го на 13-е играл в карты у Асеевых дома. Последнюю ночь провел в гостях у Валентина Катаева в обществе художников и артистов, где присутствовала и Вероника Полонская, разошлись чуть ли не в пятом часу утра. Никто из присутствующих — ни при допросах следователя, ни в мемуарах — не обмолвился, что Маяковский постоянно бегал к телефону и кому-то звонил. Нет таких сведений в опубликованных донесениях агентуры ОГПУ, кстати подтверждающих версию журналиста Валентина Скорятина, что за Маяковским в последние дни жизни велось наблюдение.
Агентура ОГПУ получила приказ «вести» Владимира Владимировича, конечно, от своего руководства, что вызывает особое недоумение по причине общеизвестной тесной «дружбы» Маяковского с органами Политуправления.
В круг близких друзей поэта входило слишком большое число их сотрудников, чтобы счесть это случайностью. К числу «друзей-чекистов» относили Я. Агранова (заместителя наркома внутренних дел Г. Ягоды); З. Воловича (кадрового разведчика); с другим профессиональным разведчиком, Л. Эльбертом, Маяковский был близок десять лет, встречаясь за границей и в Москве до дня смерти. Дружил Владимир Владимирович и с Горбом (он же Ройзман), резидентом ОГПУ в одном из центров русской эмиграции — Берлине, куда так часто наведывались поэт и Брики.
Маяковский дружил с главой Харьковского ГПУ В. М. Горожаниным, проводил с ним много времени, отдыхал на море, привез ему из Парижа Собрание сочинений Анатоля Франса, посвятил стихотворение «Солдатам Дзержинского». «Горожанин одарил его новеньким маузером с документом на право владения» [25] .
К числу знакомых Маяковского относились также: П. Л. Войков (Вайнер), полпред СССР в Польше; Л. Хайкис, секретарь Полпредства в США; Я. Магалиф, сотрудник Полпредства в Берлине; журналист А. Гай (А. Меньшой), служивший в Наркомате иностранных дел; М. Левидов, работавший в Торговом представительстве в Лондоне; М. Кричевский из Бюро печати Советского полпредства в Риге. Их имена неоднократно встречаются в переписке поэта с Лилей Брик [26] .
Маяковский поддерживал отношения и с зарубежными интернационалистами, оказывавшими
