героическая. Его бесстрастность мнима, он человек страстей (только держал себя всю жизнь в аскетической строгости)”.
См. также “Художественный дневник Дмитрия Бавильского” (“Новый мир”, 2008, № 10).
Марк Амусин. Перед заходом солнца. — “Нева”, Санкт-Петербург, 2008, № 8 <http://magazines.russ.ru/neva>.
“Конец света — света с Запада, для пущей точности — действительно приближается, несмотря на многочисленные пророчества и предостережения на этот счет, что обычно свидетельствует о ложности декларируемого тезиса. Да, со времен Шпенглера, говорившего скорее о цикличности и конечности любого типа цивилизации, чем о конкретных признаках кризиса, и до наших дней предощущение конца стало постоянным — и
потому почти не замечаемым — фактором общественного сознания. Но нынче, утром нового тысячелетия, становится вполне очевидным: кризис при дверях, мы в начале конца”.
Кирилл Анкудинов. Попытка гармонии. — “День литературы”, 2008, № 8, август <http://www.zavtra.ru>.
“В социокультурной ситуации советской литературы семидесятых годов была очень важна фигура идеолога литературной группы. Зачастую то, по какому ведомству проходили определенные авторы — по ведомству „советской литературы” или „антисоветской
литературы”, — зависело лишь от того, к какому идеологу они попадали — к советскому или к антисоветскому. По моему мнению, Юрий Кузнецов, например, был поэтом на много порядков более антисоветским, нежели тот же Гандлевский; „мифо-модернизм” Кузнецова был неимоверно опасен для марксистской идеологии, а „критический сентиментализм” Гандлевского — вполне вписывался в нормативную эстетику советского
искусства семидесятых годов. Однако Юрий Кузнецов активно публиковался в советских изданиях и всемерно обсуждался в них — потому что его идеологом был Вадим
Кожинов, певец эволюционного хода развития русской культуры, глашатай вписывания традиционных национальных ценностей в советскую парадигму (и ползучего вытеснения советской парадигмы этими ценностями изнутри)”.
“И если поэзия представителей „проекта Вадима Кожинова” (таких, как Николай Рубцов или Юрий Кузнецов) была восстановлением традиционалистской гармонии в пределах советской данности, то поэзия „Московского времени” стала попыткой этой гармонии вопреки советской данности. Кстати, по большому счету поражение потерпели оба проекта — и „проект Кожинова”, и „проект Сопровского” (назовем его так, несмотря на небезосновательные сомнения в его статусе и природе)”.
Андрей Архангельский. Сомнения патриота. — “Взгляд”, 2008, 18 августа <http://www.vz.ru>.
“Под словом „культура” я понимаю не количество музеев на душу населения, а
количество людей, способных испытывать сложные чувства и сложно мыслить. Культура — это некоторое число сложно думающих людей”.
Дмитрий Бавильский. Смена вех. — “Новые хроники”, 2008, 20 августа <http://novchronic.ru>.
“Вот и Александр Солженицын смертью своей окончательно и бесповоротно закрыл дверь в эпоху „большого нарратива”. Отныне невозможны не только классики литературы (театра, хотя жив Юрий Любимов, или кино, где подобная смена вех случилась в прошлом году, когда дуплетом, один за другим ушли Бергман и Антониони), но и крупные идеологические (эстетические, социально-политические, какие угодно) институции”.
Михаил Бойко. Рукотворный Апокалипсис. 205 лет со дня рождения Владимира Одоевского. — “НГ Ex libris”, 2008, № 27, 7 августа <http://exlibris.ng.ru>.
“<...> в беглом очерке мы сможем обратить внимание лишь на два момента. Первый — это вклад Одоевского в генезис русского экзистенциально-философского романа, вершинами которого стало творчество Достоевского, Толстого и Платонова. Второй момент можно было бы счесть интеллектуальным курьезом, если бы он не давал представление о напряженности и размахе философских исканий Русского Фауста. Начнем с курьеза. Принято отмечать широту интересов Одоевского и количество его сбывшихся предсказаний как в социальной сфере, так и в области научно-технических изобретений (ткань из „эластического стекла”, искусственные заменители дерева и металла, цветная фотография, воздушный транспорт, космические полеты). Но более всего впечатляет другой случай предвидения. Одоевскому принадлежит первое в русской литературе (а может быть, и в мировой) описание Рукотворного Апокалипсиса, ставшего навязчивой
идеей мыслителей XX века. Конечно, апокалипсис как результат вторжения потусторонних сил,
